Зов сердца - Дженнифер Блейк

Нольте попробовал приподняться и снова скорчился на грязном полу. Он уронил на пол нож и ухватился за ногу, выдохнув:

— Сирен… помоги. Помоги мне.

Она немного выпрямилась, внимательно глядя на него, и крепче сжала в руке нож. Медвежья шкура лежала возле него тлеющей грудой.

— К ноге прилип уголек. — Он конвульсивно дергался. — Убери его, убери!

Она сделала к нему один шаг.

— Скорее… пожалуйста.

Она не доверяла ему, но это недоверие возникло недавно, а он был частью ее жизни долгие годы. Она держала нож наготове, но подошла ближе и опустилась возле него на одно колено.

Его глаза сузились. Он отпустил ногу и в то же время, словно атакующая змея, метнулся за ножом. Позади них открылась дверь, и при свете Сирен увидела, как сверкнуло лезвие его ножа, направленного вверх, готовое погрузиться в тело, разрывая плоть, когда он ударит.

Это была уловка. Сирен была готова к ней. Она сделала выпад, целясь в сердце, вложив в него всю силу тугих мускулов.

— Нет!

Этот отчаянный вопль раздался от двери. Послышался звук, похожий на взмах голубиных крыльев, за ним глухой удар. Нольте со сдавленным криком повалился назад, раскинув руки. У него в груди прямо под ребрами подрагивала рукоятка ножа.

Нож Сирен рассек только воздух. Она выпрямилась и оглянулась.

В дверях, полусогнувшись под низкой притолокой, стоял старший Бретон. За ним Рене и Жан с Гастоном.

— Пьер, — прошептала она, потом прибавила непроизвольно возникшее слово. — Отец.

Его лицо дрогнуло. Он вошел в дом, сделал шаг, другой. Остановился. Сирен встала и пошла к нему, этом нерешительно остановилась. Она вглядывалась лицо человека, который был ее отцом, и видела, как к его прекрасным голубым глазам медленно подступают слезы.

— Отец, — повторила она.

Он раскрыл объятия. Она кинулась в его ласковые руки.

Через неделю, после того, как Туше приговорили отправке на галеры, Рене пришел делать предложение. Он был одет очень официально — парик и камзол из голубого бархата. Серебряные пряжки на туфлях сверяли, а треуголка, торчавшая из-под руки, была украшена белым плюмажем. В каюте лодки он казался таким же чужеродным предметом, как бриллиант в навозной куче. Разумеется, Сирен ни в коем случае не сравнивала каюту навозной кучей, но пышность и великолепие его наряда выглядели чрезмерным, подчеркнутым напоминанием о неизбежных различиях между ними.

Она готовила ужин, делала песочное печенье к беличьему мясу, которое, булькая, тушилось на медленном огне. Пьер на палубе вырезал из дерева ложки. Жан Гастон пошли ставить рыболовные снасти на зубатку, чтобы пополнить запасы продовольствия, поскольку условились, что они прекращают заниматься контрабандой, по крайней мере, на некоторое время.

Сирен стояла у окна с куском теста в выпачканных мукой руках, когда в дверь вошел Рене. Она смотрела на него, пока у нее не защипало в глазах, потом опустила голову и вернулась к своему занятию: положила готовое печенье в смазанную жиром жаровню и взяла из миски следующий кусок теста.

— Как поживаешь, Сирен? — спросил он. Она похудела, лицо ее заострилось. Все это сделал он, и от сознания этого у него болела душа.

— Хорошо. Хочешь чего-нибудь выпить?

— Нет, спасибо.

Что-то в его голосе заставило ее торопливо заговорить:

— Я рада, что ты пришел. Я собиралась послать тебе записку, чтобы выразить, как я благодарна… мы все благодарны за помилование.

— Пустяки. Надеюсь, это никак не отразилось на друзьях твоего отца?

— Нет. Я думаю, они считают, что если Бретоны и получили свободу за оказанные услуги, то платил не Пьер.

Ее голос был старательно бесстрастным, а это сильнее самого пылкого возмущения, думал Рене.

— Извини.

Она пожала плечами, не глядя на него.

— Я обнаружил, что Пьер, этот хитрый старый лис, не сказал мне почти ничего такого, чего я не смог бы выяснить сам с течением времени, конечно, за исключением того, где прячется Нольте.

На ее губах мелькнула улыбка.

— Меня это не удивляет.

— Да.

Она чувствовала себя неловко оттого, что он стоял перед ней.

— Если хочешь сесть, там, у огня, есть табуретка.

— Пока ты стоишь — нет.

— Я вовсе не возражаю.

— Он улыбнулся.

— Зато возражаю я.

Она закончила делать печенье и терла руки, пока тесто не скаталось комочками и не осыпалось с них, потом сполоснула в миске с водой. Она полила печенье сверху растопленным жиром, чтобы оно ровнее подрумянилось, накрыла жаровню крышкой и отнесла к очагу. Она разворошила угли, поставила тяжелую жаровню на горячие головешки и сгребла угли наверх. Она попробовала мясо, помешала густую коричневую подливку, от которой шел аромат лука, чеснока и перца. Все было в порядке, мясо становилось мягким и нежным. Вернувшись к столу, она начала убирать с него посуду.

— Ты можешь оставить это на минутку? — сказал Рене. — Я хотел бы поговорить с тобой.

— Я думала, мы именно этим и занимаемся. — Она взяла влажную тряпку и принялась смахивать со стола просыпавшуюся муку. Она отказывалась смотреть на Рене из страха перед тем, что могла бы увидеть. Что ему могло быть нужно? Он говорил так серьезно и в то же время доверительно. Если бы у него хватило наглости предложить ей снова стать его любовницей, она бы не смогла поручиться за себя.

Он глубоко вздохнул.

— Хорошо. Ты знаешь, правда, что ни один из вас не был в опасности, когда вас привели на Совет, что я бы никогда не смог, не захотел причинить вред тебе и твоей семье?

— Теперь, может быть, и знаю. А тогда не знала, никто из нас не знал.

— Не могу выразить, как мне жаль, что пришлось заставить вас пройти через это, но я должен был выполнить задание. Важно было выяснить, что скажет и сделает чета Водрей, столкнувшись с преступлением Туше.

— И теперь ты удовлетворен?

— Достаточно удовлетворен. Несомненно, у нынешней администрации существуют злоупотребления, но до измены дело не доходит, и не с чего предполагать, будто от замены стало бы лучше. Поскольку Туше отправлен на галеры, в будущем таких злоупотреблений должно быть значительно меньше.

— Тогда, я полагаю, твой маневр оказался успешным..

— Только если из-за него я не потеряю тебя.

— Ты не можешь потерять меня, — сказала она ровным голосом, встретившись с ним взглядом. — В том смысле, о котором ты говоришь, я никогда не была твоей.

— Может быть, и так, не стану придираться к словам. Я просто пытаюсь сказать, что хочу, чтобы ты всегда была со мной. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

— Это в высшей степени оскорбительно… ты — что?

Во всяком случае, он вывел ее из этой отвратительной невозмутимости. Оттого, что она хотя бы немного заволновалась, он почувствовал себя лучше, потому что его собственное сердце так и колотилось в груди.