Чернильная кровь - Корнелия Функе

— Да, конечно, — пробормотал Мо, но Мегги поняла по его голосу, что он не слышал ни слова из того, что говорил Таддео.

Мо полностью ушел в буквы, чудесные буквы, струившиеся перед ним по пергаменту, как чернильный ручей.

— Простите мое любопытство. — Таддео смущенно откашлялся. — Я слышал, что вы не признаете себя Перепелом, но, с вашего позволения… — Он взял книгу из рук Мо и открыл ее на странице, которую Бальбулус украсил сразу несколькими миниатюрами. На одной из них между деревьями, написанными так искусно, что Мегги словно слышала шелест листьев, стоял человек в птичьей маске. — Вот как изобразил Бальбулус Перепела, — прошептал Таддео, — и так его описывают песни: высокий, черноволосый… Правда, похож на вас?

— Не знаю, — ответил Мо. — Он ведь в маске.

— Да, конечно. — Таддео по-прежнему пристально смотрел на него. — Но знаете, о Перепеле рассказывают еще вот что: у него очень красивый голос, в отличие от птицы, чье имя он носит. Говорят, звук его слов усмиряет волков и медведей. Простите мою дерзость, но у вас, — он заговорил тише, заговорщически взглядывая на Мо, — очень красивый голос. Мортола рассказывает о нем удивительные вещи. А если у вас еще и шрам есть… — Библиотекарь покосился на руку Мо.

— А, вы об этом? — Мо указал пальцем на строку, рядом с которой Бальбулус нарисовал свору белых собак: «На руке повыше локтя несводимый шрам…» Да, у меня есть такой шрам, вот только собаки были не те, о которых поется в песне.

Он провел пальцами по локтю, словно вспоминая тот день, когда Баста нашел их в заброшенной хижине, полной черепков и щепок.

Но старый библиотекарь отпрянул от него.

— Значит, это все-таки вы, — чуть слышно выдохнул он. — Надежда бедных, страх палачей, мститель и разбойник, которому Чаща — родной дом, как волкам и медведям!

Мо захлопнул книгу и застегнул металлические застежки на кожаном переплете.

— Нет, — сказал он. — Это не я. Но все равно спасибо вам за книгу. Мне давно уже не приходилось держать в руках книгу, и это такое счастье — снова иметь что-нибудь почитать. Правда, Мегги?

— Да, — коротко ответила она, беря ее у него из рук.

Песни о Перепеле. Что бы сказал Фенолио, если бы узнал, что Виоланта тайком записала их? И какую помощь может оказать им здесь эта книга! Сердце у Мегги радостно подпрыгнуло при мысли об открывающихся возможностях, но Таддео мгновенно уничтожил ее надежды.

— Мне очень жаль, — он мягко, но решительно вытянул книгу у нее из рук, — но я не могу оставить вам здесь ни одну из книг. Ко мне заходила Мортола — она побывала у всех, кто связан с библиотекой. И каждому из нас она пригрозила, что прикажет ослепить любого, кто принесет в вашу комнату хоть одну книгу. Ослепить, представляете? Какова угроза — ведь только глаза открывают нам доступ в мир букв. Я и так пошел на непомерный риск, принеся их сюда, но эти книги мне очень дороги, и я непременно хотел спросить у вас совета. Прошу вас, скажите мне, как их спасти!

Мегги была так раздосадована, что непременно ответила бы на его просьбу отказом. Однако Мо это, конечно, и в голову не пришло. Он думал только о больных книгах.

— Разумеется, — сказал он Таддео, — я напишу для вас все, что необходимо сделать. Это дело не быстрое, может занять недели и месяцы. И потом, я не знаю, сумеете ли вы достать здесь все необходимые вещества, но попытаться стоит. Мне неприятно давать такой совет, но боюсь, что одну из книг вам придется разобрать на листы, чтобы отбелить страницы на солнце. Если вы не знаете, как с этим справиться, я с удовольствием сделаю это для вас.

Мортола может присутствовать, если пожелает убедиться, что ничего опасного я не делаю.

— О, благодарю вас! — Старик низко поклонился, крепко зажимая под мышкой обе книги. — Покорнейше благодарю. И очень надеюсь, что Змееглав оставит вас в живых, а если нет, то, по крайней мере, казнит скорой смертью.

Мегги хотела дать на эти слова достойный ответ, но Таддео уже убежал на своих худых, как у кузнечика, ногах.

— Мо! Не делай для него ничего! — сказала она, когда стража заперла за библиотекарем дверь. — Зачем? Он мерзкий трус!

— Тут я его хорошо понимаю. Мне бы тоже не хотелось лишиться глаз, хотя в нашем мире есть такая полезная вещь, как азбука для слепых.

— И все равно я бы не стала для него ничего делать! — Мегги любила отца за доброе сердце, но не могла понять его сочувствия к Таддео. Она передразнила голос библиотекаря: — «Я надеюсь, что он казнит вас скорой смертью!» — ну как можно говорить такие вещи!

Но Мо ее не слушал.

— Видела ты когда-нибудь такие чудесные книги, Мегги? — спросил он, вытягиваясь на кровати.

— Ну конечно! — с вызовом ответила она. — Любая книга, которую мне разрешают читать, намного лучше. Или ты не согласен?

Но Мо не ответил. Он повернулся к ней спиной и дышал глубоко и спокойно. Видимо, сон наконец снизошел к нему.

67

ДОБРОТА И МИЛОСЕРДИЕ

Гляди — мы выставлены напоказ.Нас было пятеро. Мы жить хотели.И нас повесили. Мы почернели.Мы жили, как и ты. Нас больше нет.

«Когда же мы вернемся в крепость?» — спрашивал Фарид Сажерука по нескольку раз на дню и неизменно получал один и тот же ответ: «Еще не сейчас». «Но ведь мы давно уже здесь». Прошло уже почти две недели с той страшной резни в лесу, и Фарид не мог больше выносить сидения в Барсучьей норе.

— А как же Мегги? Ты обещал, что мы вернемся!

— Если ты от меня не отвяжешься, я забуду, что я обещал, — сухо сказал Сажерук и пошел к Роксане.

День и ночь она ухаживала за ранеными, которых они подобрали среди трупов, в надежде, что хоть эти люди вернутся в Омбру, но и из них ей не всех удалось спасти. «Он останется с ней, — думал Фарид каждый раз, как Сажерук присаживался рядом с женой. — Тогда придется мне возвращаться во Дворец Ночи одному». От этой мысли становилось больно, как от ожога.

На пятнадцатый день, когда Фариду уже казалось, что он на всю жизнь провонял мышиным пометом и поганками, сразу два шпиона принесли Черному Принцу известие: у Змееглава родился сын. И в честь этого события, объявил на рыночной площади его глашатай, правитель, в доказательство своей доброты и милосердия, ровно через две недели отпустит всех узников, сидящих в застенках Дворца Ночи. Включая и Перепела.

— Ерунда! — буркнул Сажерук, когда Фарид принес ему эту новость. — У Змееглава жареный бекас вместо сердца. Из милосердия он никогда никого не отпустит, родись у него хоть сто сыновей. Если он действительно собирается кого-то отпустить, то только потому, что Фенолио так написал, и ни по какой другой причине.

Фенолио был, похоже, того же мнения. Со дня битвы он все больше угрюмо сидел в каком-нибудь темном углу Барсучьей норы и упорно молчал, но тут стал с вызовом объяснять каждому, кто проходил мимо, что добрыми вестями они обязаны исключительно ему.

Никто его не слушал, никто не понимал, о чем он говорит, кроме Сажерука, который по-прежнему сторонился Фенолио, как прокаженного.

— Ты только послушай старика, как он хвастается и доволен собой! — сказал Сажерук Фариду. — Козимо и его люди едва успели остыть, а он уже их забыл. Разрази его гром!

Черный Принц, конечно, верил в милосердие Змееглава не больше, чем Сажерук, несмотря на заверения Фенолио, что все будет точно так, как донесли шпионы. Разбойники сидели до глубокой ночи, совещаясь, что им делать. Фариду они не позволили при этом присутствовать, зато Сажерука пригласили.

— Что они задумали? Ну, говори же! — спросил Фарид, когда Сажерук наконец вышел из пещеры, где много часов шел совет.

— Через неделю они выступают.

— Выступают? К Дворцу Ночи?

— Да. — Сажерука это, кажется, вовсе не так радовало, как Фарида. — Господи, ты распрыгался, как огонь под ветерком, — сказал он ему с раздражением. — Посмотрим, как ты будешь радоваться, когда мы окажемся там. Нам придется ползать под землей, точно червям, и куда глубже, чем здесь…

— Еще глубже?

Конечно. Фарид представил себе крепость Змееглава. Спрятаться там негде: ни дерева, ни куста.

— У подножия северного склона есть заброшенная шахта. — Сажерука передернуло, как будто одна мысль об этом месте вызывала у него тошноту. — Какой-то предок Змееглава, видимо, приказал копать слишком глубоко, и опоры обрушились. Это было так давно, что даже сам Змееглав не помнит о существовании древней шахты. Не то чтобы это было приятное место, зато какое-никакое укрытие, притом единственное на Змеиной горе. Вход туда обнаружил медведь.

Шахта. Фарид сглотнул. От одной мысли об этом ему начинало не хватать воздуха.