Индиговый ученик - Вера Петрук

И хотя стены тюрьмы хорошо заглушали звуки улицы, Регарди не подвел его слух. Стражники разгрузили телегу и собирались возвращаться. Плавная, текучая речь кучеяров слышалась уже близко. Еще минута, может две, и тюремщики вернутся в башню. А он все еще не сделал выбор, несмотря на то, что собирался выполнить просьбу Ихсана. Или задание имана. Как бы там ни было, ясно пока стало только одно. Он делал это против своей воли.

– Постой, – прошептал вдруг Ихсан, когда Арлинг сделал к нему шаг, достав джамбию. – Понимаю, что последняя просьба уже была, но… не откажи мне в еще одной. Самой последней. Сними с меня кандалы. Хочу умереть свободным. Я вижу ключи у тебя на поясе. Значит, тебе даже не придется искать стражника. Для тебя это малость, для меня – щедрый дар от человека, который мог бы меня даже не слушать.

Арлинг колебался ровно секунду. Замки щелкнули, и Ихсан без сил рухнул на пол камеры. Наверное, он висел в кандалах не один час, и его не держали ноги.

Плотно сжав рукоять джамбии, Регарди решительно наклонился к узнику, но вдруг сам оказался на полу, едва успев уклониться от удара ногой по виску. В следующий миг рука Ихсана с молниеносной скоростью метнулись к его горлу, тогда как другая умелым попаданием по запястью выбила джамбию из пальцев. За промелькнувшую секунду Арлинг получил ответы на многие вопросы, которые терзали его с того момента, как Атрея объявила о своем уходе.

«Человек, охотящийся на оленя, не должен глазеть на горы», – сказал как-то иман, и сейчас Арлинг уяснил его урок до конца. Ихсан был прав во многом, но он не знал одного. Регарди давно вышел за границы Огненного Круга. Сомнения исчезли, уступив место привычке. Тело поступило так, словно он снова очутился на тренировках. Но не на тех, что тысячи раз отрабатывались на Огненном Круге, а тех, которые устраивал ему иман в подземелье Дома Солнца, обучая своему, тайному искусству боя. Поймав атакующую руку, Регарди подался назад и мгновенно перевел защиту в ответное нападение. Шея хрустнула, и тело Ихсана обмякло. Уже навсегда.

Все еще запрещая себе о чем-либо думать, Арлинг быстро нашел джамбию и бережно вернул в ножны. Ничего, она напьется крови в следующий раз. Интуиция подсказывала, что это может случиться очень скоро. И хотя каждую секунду Регарди ждал бури эмоций – страха, отвращения или восторга, – он не почувствовал ничего. Ни равнодушия, ни пустоты в душе, ни горячего биения сердца. Словно минуту назад он свернул шею петуху, чтобы сварить из него суп, а вовсе не убил человека, который лично ему не сделал ничего плохого. Школьные обиды были не в счет.

Арлинг успел покинуть башню за секунду до того, как в нее вошли тюремщики. Он не знал, сколько времени прошло, но испытал огромное облегчение, когда понял, что иман все еще ждал его. Значит, час не истек. Не найдя, что сказать, Регарди молча поклонился, выражая покорность воле учителя. К счастью, мистик не стал задавать вопросов.

– Пошли, – просто сказал он, забираясь в носилки. – День был тяжелым, но вечер будет еще хуже.

С этими словами было трудно не согласиться. Меньше всего на свете Регарди сейчас хотелось следовать за иманом. Он чувствовал, что ему нужно было побыть одному, но в последнее время одиночество было роскошью, для него недоступной.

День и вправду выдался тяжелым, потому что проигрывать Арлинг так и не научился. А, между тем, он проиграл учителю во всем – не найдя Атрею, убив Ихсана, отказавшись от выбора. И, тем не менее, он все равно последовал за ним, так же как и в последние десять лет своей жизни. И хотя сегодня он получил много ответов, новый вопрос был куда важнее всех предыдущих. Кем же он стал за это время? Рабом имана или его Индиговым Учеником, тем, в чьем сердце не бывает сомнений?

День тянулся бесконечно долго. Как и дорога до Ущелья, где должно было пройти прощание с Атреей. Иман оставил слуг в городе, и до дома Зерге они шли пешком – молча и медленно. Арлинг плелся за учителем на почтительном расстоянии. Несмотря на то что мистик казался спокойным, Регарди ощущал его волнение так же хорошо, как и собственную тревогу. Редко бывало, когда их чувства совпадали.

Когда они, наконец, добрались до дома прорицательницы, по долине Мианэ уже разлилась ночь. Она была похожа на прохладный кусок бархата, накрывший пески, город и людей непроницаемым покровом. Несмотря на тишину ночи, Арлингу было легче улавливать звуки в лучах солнца, чем при тоскливом свете звезд, который он порой ощущал на коже. Хотя, возможно, они ему лишь казались. Сейчас он ни в чем не был уверен. Темнота приглушала шаги имана, размывала в нечеткие полутона отголоски Балидета, превращала свист ветра, бродящего в пустыне, в далекий шелест.

Впрочем, гулкий рокот барабанов, доносящийся из Ущелья, был слышен хорошо. Он уловил его сразу, едва они вышли за ворота города. Сейчас же, когда им оставалось лишь спуститься по каменной лестнице, нечеткие ритмы раздавались прямо у него в голове. Наверное, он услышал бы их, даже если оглох. Казалось, что барабанный бой врезался в скалу, сотрясая гигантские камни. Может, так оно и было на самом деле.

Но не только барабаны говорили о том, что в доме Зерге происходило что-то необычное. Сладковато-тревожные запахи тонкими струйками выползали из Ущелья, окутывая долину Мианэ ароматным шлейфом.

Сколько курильниц нужно было зажечь, чтобы заполнить благовониями все окрестности Балидета, Арлинг не знал, но был уверен в одном. Ароматы не просто отпугивали ночную мошкару и услаждали обоняние собравшихся. Каждый их компонент был тщательно продуман и нес послание тем, кто пришел попрощаться со жрицей Нехебкая. Однако его истинный смысл открывался не всем. Как Регарди ни старался, но разгадать что-либо в хаотичной смеси благовоний так и не смог.

Любимые кучеярами ароматы муската, гвоздики и шафрана всегда вызывали у него тревогу, мешая сосредоточиться. Традиционно густо витал в воздухе перец, от которого горело в носу, но прояснялось сознание. Удушливо пахло дымом и пеплом. В Ущелье жгли костры, и Арлинг узнал запах горящих веток оливы. Именно их чаще всего жег иман, когда они приступали к ночным занятиям в подвале Дома Солнца. Журавис тоже чувствовался, но пока его нотки были едва различимы. Зная кучеяров, Регарди мог предположить, что через час журавис вытеснит все другие запахи. Жители Сикелии добавляли наркотик в курильницы на любых церемониях, вне зависимости от того, чему они были посвящены – рождению ребенка или похоронам главы семейства.

Но среди привычных запахов выделялись и зловещие нотки – белены, серы и крови. Последняя настораживала сильнее, чем человеческие голоса, внезапно затянувшие тоскливую песню без слов. Вспомнив, что кучеярские боги любили жертвенных животных, Арлинг предположил, что закололи петуха или барана. Несмотря на то что ему хотелось последний раз встретится с Атреей, он предпочел бы волшебным образом очутиться сразу в завтрашнем дне. Низкие горловые звуки поющих раздражали, запахи благовоний сбивали с толку, а разговор с Ихсаном еще мелькал в памяти. Сегодняшний вечер обещал быть трудным.

И хотя иман говорил, что на церемонию прощания приглашались только близкие, желающих увидеть последний танец Атреи оказалось на удивление много. Спускаясь по каменной лестнице, Регарди внимательно вслушивался в голоса, стараясь определить точное число собравшихся. Но то, что легко давалось на тренировках, сейчас получалось с трудом. Досчитав до сорока, он сбился и попытался начать заново, но тут ступени кончились, и его внимание привлекло другое.

На площадке перед домом возвышалась сколоченная из досок сцена. Древесина еще источала свежий аромат жизни, плохо сочетавшийся с запахами затхлости и старости, которые исходили от лежащего на сцене ковра.

Проходя мимо, Регарди не удержался и провел пальцами по шелковому ворсу. Несмотря на ветхость, которая ощущалась в воздухе, ковер должен был быть красив и, наверное, стоил немало султанов. Беркут как-то рассказывал, что некоторые мастерицы всю жизнь ткали только один ковер, вкладывая в него душу, а порой и убивая себя на готовом шедевре. Такие вещи считались бесценными. Они украшали дворцы наместников, посылались в дар правителям других стран, либо отдавались в храмы особо почитаемых божеств. Возможно, перед ним был как раз такой ковер – уже унесший жизнь одного человека и готовый принять жертву другого.

Почувствовав неожиданную ненависть к шелковому покрову, Арлинг не стал ее прогонять. Пусть лучше его голова будет наполнена злостью на бездушную тряпку, чем хаотичными мыслями, ни одна из которых не имела смысла. Он по-прежнему нигде не чувствовал Атрею.

Когда иман подвел его к скале, которая плотным кольцом окружала площадку со сценой, Арлинг обнаружил, что в твердом граните были вырублены длинные широкие ступени, уходившие рядами к самой вершине. Оказалось, что человеческие голоса, раздававшиеся сверху, не были отголосками эха, порожденного Ущельем. Люди рассредоточились по всей скале, устроившись на ступенях-сиденьях, словно гигантские птицы. Коснувшись гладкого камня, Регарди не сдержал удивления. Его поверхность была так отполирована временем, что, наверное, блестела, как зеркало. Сколько же лет кучеяры проводили в этом месте свои обряды? Разгадка скрывалась в глубоких трещинах, которые мелкой паутиной покрывали камень. Хотя, возможно, площадка в Ущелье была сооружена вовсе не кучеярами, а древними строителями, которые когда-то возвели город.