Мандолина капитана Корелли - Луи де Берньер

– Разве мы не любили тебя? Дерьмо неблагодарное! Дьявольское испражнение!

И тут, точно в ответ, снова раздалось, восходя, низкое рычание. И опять этот плутонический кулак выстрелил из нижайших глубин, и снова затряслись и заплясали земная кора и скалы Кефалонии, закачались, как мачты лодок, горные пики. Вновь брошенная наземь, Пелагия цеплялась за колеблющуюся бухающую землю – ее беспомощность и ужас затмили и уничтожили даже отчаянное стремление уцелеть. Весь мир съежился до размеров темного огненного шарика, который, казалось, прорывался у нее в животе, плюясь истребляющими языками пламени в клеточки мозга, и она корчилась и задыхалась в этом одиноком аду, не в силах поверить, пораженная до глубины души, в изумлении, перекрывавшем страх, – игрушка бесстыдства и бессердечности земли.

На юге, на Занте, столица острова горела ярким пламенем под дождем из раскаленных добела угольков, причинявших такие мучения, попадая на тело, что и люди, и собаки сходили с ума. Спасатель – один из тех, кто был свидетелем Нагасаки, – говорил потом, что здесь было хуже. На всех островах Ионии люди оказались без всего – остались лишь какие-то дурацкие предметы, которые старались спасти, когда выбрасывались из своих домов: ночной горшок, письмо, диванная подушка, горшок с базиликом, кольцо. На Кефалонии камень у Кунопетры, в Паликии, который не смогли обеспокоить даже британские боевые корабли, затих и нашел покой среди разрушения земли. Стал просто еще одним прибрежным камнем, изменившимся, как и остров, растворясь в опустошении и репетиции светопреставления.

Цепляясь и держась друг за друга, Пелагия, Дросула и Антония стояли и смотрели на свой дом, пока апоплексический Титан внизу восстанавливал силы и придумывал новые, более неотразимые основания для злобы. Пока плиты и пласты на скалах раскалывались с грохотом артиллерийской канонады и скрежетом танков, дороги прогибались и становились волнистыми, а колонны под венецианскими балкончиками крутились и изгибались, три женщины стояли, качаясь и чуть не падая от горя и невозможности поверить. К ним подбежала неизвестно откуда взявшаяся Кискиса – вся в белой пыли, на усах красовалась паутина, – и Антония подхватила ее на руки и прижала к себе.

От старого дома мало что осталось: стены стали ниже вполовину, а вокруг – только битый камень и остатки крыши. И еще в нем находились разочарованная душа и усталое старое тело доктора, который много лет готовил свои предсмертные слова и оставил их невысказанными.

66. Спасение

В те дни Великобритания была менее богатой, чем сейчас, но и менее благодушной и значительно менее бесполезной. В ней еще были живы чувство гуманитарной ответственности и миф о собственной значимости, что являлось донкихотской правдой и всемирно признавалось только потому, что она сама верила в это и говорила об этом достаточно громко, чтобы поняли иностранцы. Она еще не приобрела школярской привычки месяцами ожидать позволения Вашингтона, прежде чем выбраться из своей постимперской постели, надеть ботинки, приготовить чашку сладкого чая и отважиться выйти за дверь.

Соответственно, британцы первыми прибыли, дольше всех оставались и последними ушли. Накануне вечером корабль Ее Величества «Отважный» загрузился запасами воды, продовольствия, медикаментов, взял на борт резервных врачей и. спасательное оборудование и отплыл с Мальты, чтобы прибыть на рассвете следующего дня и увидеть, что в гавани Аргостоли взбалтывалось, извергалось и пенилось нечто, похожее на глубинные бомбы и магнитные мины. Летающая лодка «Сандерленд» доставила главнокомандующего Средиземноморскими силами, корабль Ее Величества «Задира» привез провиант на Итаку, и вскоре появились корабли Ее Величества «Бермуда», «Вперед», «Реггио», а также новозеландский корабль «Черный принц». Вместе они доставили 250 миль перевязочных материалов, 2500 галлонов дезинфицирующих средств, 50 ниссеновских домиков, 6000 одеял, бульдозеры, бутылочки с детским питанием, 60 000 банок консервированного молока, трехразовый рацион на семь дней для 15 000 человек и чрезмерно щедро – две с половиной тонны ваты и корпии.

Югославы, чей порт Дубровник был ближайшим, не прислали капиталистам вообще ничего, зато вскоре у острова появились четыре скромных кораблика израильского военно-морского флота. Италия, помня о своем постыдном прошлом и вытекающих из него обязанностях, прислала свои лучшие главные корабли с элитными пожарными из Неаполя, Милана и Рима на борту и начала эвакуацию пострадавших в Патры. Прибыли «Франклин Д. Рузвельт» и «Салем», груженные землеройной техникой и вертолетами, а вскоре подошли четыре военных транспорта с 3000 моряков на борту. Греческие военно-морские силы, задержанные внутренней бюрократической борьбой, объявились позже, но полные нетерпеливого желания, а генерала Иатридеса назначили губернатором Ионии на время чрезвычайного положения. Король со своей семьей воспользовался оказией, чтобы покружить инкогнито по острову на джипе, а пухлые маленькие монахини из соседних монастырей сознательно и радостно вышли вкусить жизнь с сопутствующими ей шоколадом и возможностями трудиться и беседовать.

Благодаря широким улицам пострадавших на Кефалонии было немного; городки состояли, главным образом, из одноэтажных зданий, разделенных двориками и помойками, и чудеса с людьми, потерявшими ощущение времени и вышедшими из-под развалин через девять дней, полагая, что прошло несколько часов, были обычным делом.

Британский рядовой и старшинский состав трудились под изнуряющей жарой в поте лица и горько жаловались на запах испражнений в гавани и солнечные ожоги, спускавшие с него кожу лоскутами. Красные как кардиналы, они подрывали динамитом небезопасные здания, каковыми оказывались все, так что их стараниями остров стал выглядеть еще более опустошенным; они сеяли дальнейшую панику среди обезумевших островитян, не отличавших остаточные толчки от взрывов, – моряки, слабоватые в географии и почтительной многоречивости, весело называли их «турка». На судовые доски расписания, наряду с постоянными приказами и специальными инструкциями, регулярно пришпиливались результаты последних матчей по крикету между Англией и Австралией.

Иностранные рабочие строили палаточные городки и расчищали громадные площадки под стоянки для своих джипов и грузовиков. К ворчанью беспокойной земли добавилась отупляющая трескотня вертолетов, грохот и рев землеройных машин, пытавшихся расчистить оползни, отрезавшие удаленные поселения, жители которых целых три дня были уверены, что о них безоговорочно забыли и оставили умирать от голода и жажды. Обитатели одной деревеньки на Занте уже находились на краю отчаянья, когда самолет сбросил им хлеб, лучше которого они ничего в жизни не пробовали; его особый вкус навсегда сохранился в их коллективной памяти как предвкушение рая, и ни одна смертная домохозяйка никогда не сумела воссоздать его. За хлебом последовали солонина и шоколад. Последний таял уже при приземлении и его жадно слизывали с золотинок сначала люди, а потом фольгу повторно, прежде чем проглотить, облизывали собаки.

Команда «Франклина Д. Рузвельта» выпекала семь тысяч буханок в день и доставляла их к разрушенным причалам или к отлогому берегу на десантных судах, более привычных к гаубицам, танкам и войскам. Американский офицер бродил повсюду с разговорником, повторяя с недостаточно вопросительной интонацией: «Голодный?» – и для усиления смысла показывал себе на рот, пока местные жители не сжалились над ним и не устроили ему банкет из того немногого, что смогли найти. Когда американцы ушли, их палатки и мусорные ведра были растащены, и на десятилетия удивительные консервные открывалки, размером не больше лезвия бритвы, стали валютой в обменах и переговорах островных мальчишек вместо монеток и перочинных ножиков.

Сами греки реагировали по-разному – в зависимости от того, появлялся у них естественный лидер или нет. Те, у кого он не находился, впадали в меланхолию, теряли ощущение времени, становились вялыми, слонялись без всякой цели и мучились душераздирающими кошмарами, видя, как бесконечно проваливаются в пустоту. Они даже не прикалывали, как повсюду, записки, чтобы встретиться с родственниками и друзьями.

Во время самого землетрясения примерно четвертая часть людей – таких, как доктор, – не паниковала, но оставшиеся три четверти потом вспомнили, как бросили своих детей и престарелых родителей, и испытали муки крайнего унижения. Крепкие мужчины чувствовали себя трусами и дураками, и к ощущению, что Бог легкомысленно и беспричинно наказал их, прибавился незаметно подкравшийся ужас собственной никчемности. У них подскакивало и трепетало сердце от крика мула, скрипа двери и царапанья кошки.

Некоторые предприимчивые греки незамедлительно занялись бизнесом, с беспринципной алчностью продавая государственную собственность – гербовые марки и лицензии. Другие открыли фруктовые палатки, а в Аргостоли управляющий установил стол перед развалинами своего банка, проводя обычные сделки и впервые за все время получая от работы удовольствие. На Итаке кто-то повесил простыню и открыл кинотеатр. Молодежные клубы со всей Греции приваливали сюда на выходные дни, смеясь и потешаясь друг над другом, если кто-то выказывал страх перед подрагиванием еще дышавшей скалы.