Первая командировка - Василий Ардаматский

— Я установил, что до появления в Риге Советов здесь жил некий высокий чин латышской полиции. А в сороковом году тут поселился уже какой-то советский чин. Идемте, я покажу вам кое-что...

Они вошли в огромную комнату, в центре которой стоял круглый дубовый стол персон на двадцать. Вокруг него — такие же черные дубовые стулья с высокими резными спинками. Но Самарин смотрел на невероятное — над сервантом висел портрет Ленина.

— Это же чей портрет? — спросил Самарин.

Осипов расхохотался.

— Господин Ленин! Надо знать, господин Раух. А повесил сей портрет, надо думать, советский чин. Раньше на этом месте висел портрет латышского президента Ульманиса. Его я обнаружил в кладовке и повесил на кухне — пусть в квартире останутся приметы от всех ее хозяев, от всех, так сказать, эпох.

— Какая же примета от вас? — поинтересовался Самарин.

— А вот... — Осипов показал на книги, лежавшие грудой на столе, на серванте и даже на полу. — Тут, знаете ли, я обнаружил один брошенный книжный магазин и приказал книги доставить мне. Жить без книг я не могу, А любимое мое место в квартире — кухня. Пройдемте туда.

Такой большой кухни с двумя широкими окнами Самарин никогда не видел. На пустой стене висел портрет президента буржуазной Латвии Ульманиса в тяжелой золоченой раме — тупое лицо, стоячий ежик седых волос, заплывшие глаза.

— Да, да, сам господин президент. Иногда, юмора ради, мы с ним беседуем о смысле жизни.

Книги находились и здесь. На столе они были сдвинуты в сторону, а на освобожденном месте стояли начатая бутылка водки и стакан. (Неужели он тут пил в одиночку и без закуски?!)

— Это и есть ваш русский чай? — рассмеялся Самарин.

— Для больного я мгновенно соображу чай настоящий, я же не пью этот. Присаживайтесь...

Осипов включил электрическую плиту. Налил в чайник воды и поставил его на конфорку. В заварной чайник насыпал чай, чуть плеснул туда воды и поставил на плиту. О такой заварке чая Самарин слышал еще от матери. Проделал все это Осипов быстро и сноровисто. Наблюдая его, Самарин в ожидании разговора собрал в кулак все силы своей души — сейчас, кажется, наступит испытание его умения контролировать себя...

— Может, вы хотите поесть? — спросил Осипов. — Яичницу готовлю в одну минуту.

— Ради бога, не надо. Я только что провожал своего приятеля, и мы поели.

— На фронт провожали? — спросил Осипов, орудуя у плиты.

— Совсем наоборот — в Берлин.

— Это тот, из гестапо? — обернулся Осипов. — Я вижу, он катается в Берлин, как в мирное время.

— Он получил туда назначение.

— Хо! Ах да, вы рассказывали, что у него папа с положением. Ну и как? Совесть не беспокоит? — быстро спрашивал Осипов, продолжая заниматься заваркой чая.

— Кого?

— Вашего приятеля. Кого же еще?

— Он рад, как всякий, получающий возможность быть ближе к семье, — с обидой за приятеля ответил Самарин.

— О, да! Об этом мечтает вся немецкая армия, но счастье, увы, как всегда, приходит к одиночкам, — ставя на стол посуду, проговорил Осипов будто без тени иронии, но глаза его были злыми.

— Не надо обо всех думать плохо, — укоризненно сказал Самарин.

— Вы имеете в виду мои слова про всю армию? — мгновенно спросил Осипов и замер, глядя на Самарина.

— Мы говорим о моем приятеле.

— А он, по-вашему, воплощает светлые качества всех?

— Он самый обыкновенный немец, и, наконец, кому-то надо работать и в Берлине.

— О, да! Особенно после того, как последняя мобилизация не обошла и Берлин. — Осипов вернулся к плите и сказал уже спокойно и серьезно: — Любопытная тем не менее ситуация: молодого здорового офицера отзывают в Берлин, а вас, больного, чуть не отправили в окопы, и вы же не хотите понять мое раздражение.

— Просто я не сторонник поспешных обобщений, — сказал Самарин.

Закипел чайник. Осипов поставил перед Самариным кружку, источавшую густой аромат. А себе налил половину стакана водки. Самарин отхлебнул чая, а Осипов — водки.

— Горячий, как огонь, — улыбнулся Самарин и, взяв со стола книгу, открыл ее. Это была книга на русском языке, и он положил ее обратно в кучу.

— Между прочим, презанятная книжонка. В Германии ее, пожалуй, не найдешь. — Осипов взял книжку и перевел на немецкий ее название. — Автор Корн Гревс. Тайны германского главного штаба. Дневник шпиона. Перевод с английского. А издано в русской столице Петрограде. Презанятная книжонка.

— Я не люблю читать про шпионов, — сказал Самарин.

— Интересно, почему? — бросив книжку на стол, спросил Осипов.

— Всегда не похоже на правду, — подумав ответил Самарин.

— А вы разве знаете про эту правду? А вот как раз в этой книжке все на правду похоже, а вместе с тем — полная чушь. Парадокс? Но так именно и есть. Но я про шпионов читать люблю, хотя вы, в общем, правы. Если хотите знать, правду о шпионах не рассказывает никто. Сочинители, те вообще этой правды не знают. А когда за перо берутся сами шпионы, они еще накануне знают, что правды не напишут.

— А почему так? — искренне поинтересовался Самарин.

— Нельзя... — Осипов помолчал. — Читатель, а значит, и издатель хотят, чтобы в этих книгах все было красиво и чтобы дух захватывало от невероятных приключений. А правда-то иная... Совсем иная... И не очень-то красивая. Но я читаю это для отдыха мозга, глупость, как известно, ума не тревожит. Не так ли?

— Да, пожалуй... — улыбнулся Самарин.

Разговаривая, Осипов все время делал маленькие глотки водки. Сейчас он снова подлил ее в стакан и оказал:

— Все-таки это ужасно, что вы не пьете. Нам было бы во сто раз интересней беседовать.

— А может, ужасно, что вы пьете? — назидательно произнес Самарин.

— Вы из клуба трезвенников? Не трудитесь, дорогой Раух. Вы же не знаете, что водка на меня не действует. Но должен огорчить вас — мои коллеги, то есть ваши немцы, тоже пьют... и еще как... — Он угрюмо помолчал. — А так у нас с вами разговор получается не на равных. И вам неинтересно, и мне.

— За то, что неинтересно вам, приношу извинения, — сухо проговорил Самарин. — Но по-моему, дело не в водке, а в том, что мы с вами из совершенно других миров, Что вам до моей коммерции, а мне — до дел ваших?

Осипов выпил и повел головой:

— Вы не правы, Раух. Мы же оба юристы. И я говорил вам, мне хочется иногда поговорить просто так, о жизни, о смерти, черт бы ее побрал. Может, о любви. Но в наше время говорить на эти темы трезвым нельзя. — Он уставился на Самарина светлыми немигающими глазами и продолжал с непонятной интонацией — не то шутя, не то всерьез: — И есть у меня к вам, Раух, еще один грандиозный интерес... Вот сидит передо мной аккуратненько одетый, по болезни штатский и меж тем образованный немчик, причем явно не очень испорченный сознанием величия своей нации. Победы германского оружия забросили его в чужой и, наверно, непонятный ему город, и одновременно негативная часть войны сделала его сиротой. Что же он думает сейчас, этот немчик, о происходящем вокруг?