Близость - Элизабет Гейдж

— Джордан, — прошептала она.

Он подхватил Джил на руки. Она была легка, как перышко, легче воздуха, казалась настоящим видением, но от этого становилась лишь еще привлекательнее, еще могущественнее, чем если бы была обыкновенной смертной.

Джордан положил ее на кровать и сорвал с себя одежду. Джил наблюдала за мужем с удовлетворенной улыбкой на прекрасном лице.

Когда он остался обнаженным, Джил откинулась на полушки и завела руки за голову.

— Ну же, скорее, — позвала она. — Чего ты боишься? Я так хочу тебя, Джордан! Я ждала тебя.

Джордан накрыл ее своим телом. Ее плоть ласкала его с головы до ног. Он чувствовал, как ее руки вдавливаются в крестец. Ноги обвились вокруг него с застенчивой интимностью. Их тела начали двигаться, музыка их возбуждения звучала почти нечеловечески. Она светилась в его объятиях, трепетала, искушая и маня, такая же неземная, как блуждающий огонек.

Что-то начало копиться в Джордане, расти и шириться, и он начал с большей силой врезаться в нее. Но его желание было настолько неотделимо от ужаса, что Джордан ощущал, как оно растет и растет, становясь все болезненнее, и он не в силах его утолить. Он думал только о том, что вот-вот взорвется.

Сейчас Джордан балансировал на краю темной пропасти и, заглянув ей в глаза, обнаружил, что фальшь и ложь так же бездонны, как эта пропасть, словно зеркало с тысячью отображений его собственной жгучей потребности. Джордан понял, что уличен. Преобразившись в Лесли, Джил сумела коснуться самых уязвимых струн его души. Джордан чувствовал себя голым и беззащитным. А его тело пульсировало омерзительным извращенным наслаждением, рожденным взаимным обманом.

— Я люблю тебя, — повторяла она.

Джордан задыхался. Шепот Лесли по-прежнему звучал в ушах, руки Лесли по-прежнему ласкали его, лишая сил противиться неизбежному.

— Я люблю тебя, — простонал он.

— Да, — шептала она. — Да…

Полный отвращения к собственному падению и ее победе, Джордан отдался нахлынувшим ощущениям.

На следующее утро Джил проснулась одна, и, еще ничего не понимая, сонно взглянула на будильник. Почти десять. Джордан, должно быть, давно ушел на работу. Джил не совсем пришла в себя, но чувствовала, что хорошо отдохнула, впервые за несколько месяцев. Собственно говоря, тут не было ничего удивительного. Страсть, соединившая ее с Джорданом прошлой ночью, была подобна землетрясению и оставила обоих выпитыми до дна, так что сразу после этого они заснули, как дети.

Джил будет помнить это долгое, выматывающее соитие до последних дней. Все это выглядело жуткой фантасмагорией, мерзким слиянием, подогретым стыдом и желанием, пожирающим обоих. Джордан превратился в дикого зверя, обезумевшего дикаря, нетерпеливо берущего добычу.

И, обессиленная экстазом, не в силах шевельнуться, Джил все же сознавала, что план удался и она победила. Джордан не смог противиться созданной ею иллюзии. Он оказался беззащитным и был вынужден сдаться, — маски спали, раз и навсегда.

Джил была сама напугана тем, чего добилась. Ее, основанная на обмане и фальши жизнь, достигла высшей точки. И эта ложь, как ни странно, позволила добиться правды о Джордане.

Джил лежала в постели еще с полчаса, размышляя над тем, что же им обоим делать дальше. Потом она встала и подошла к встроенному шкафу. Открыв дверцу, Джил заметила, что несколько костюмов Джордана исчезли. Не хватало также его рубашек, брюк, нижнего белья.

У Джил что-то оборвалось внутри. Значит, она слишком далеко зашла. Униженный тем, что она заставила его сделать, Джордан скрылся. Но он вернется. Джил была убеждена в этом. Теперь он не сможет ей противостоять. Прошлой ночью она применила оружие, от которого нет защиты.

Джил вернулась в постель и долго лежала, размышляя, что предпринять. Наконец она позвонила Джордану в офис, но тот был на совещании, и секретарь ответила, что он обязательно позвонит, когда вернется.

Джил поставила на плиту кофеварку и приняла душ. Потом оделась, выпила кофе, напряженно прислушиваясь, не зазвонит ли телефон. Она ждала все утро и весь день. Джордан не позвонил. В четыре часа его служащий принес письмо и сказал, что хозяин просил забрать одежду и туалетные принадлежности. Письмо было написано от руки.

«С этого дня ты свободна и можешь жить, как захочешь. Нам больше нечего сказать друг другу. Мои поверенные свяжутся с тобой».

Внизу была приписка, сделанная словно после долгого раздумья: «Береги себя».

Подписи не было.

Джил смотрела вслед рассыльному, уносившему еще один чемодан с вещами Джордана. Наспех нацарапанные слова: «Ты свободна», — пульсировали в сердце обреченным звоном похоронного колокола. Джордан, должно быть, понял, что для нее нет худшего наказания, чем одиночество. Его слова были намеренно жестоки и категоричны.

Оставшись одна, Джил побрела в спальню, где они занимались любовью всего лишь прошлой ночью, и встала перед большим, в рост человека, зеркалом, глядя на себя. Отражение было все еще расцвечено безумием иллюзии. Волосы принадлежали Лесли. Следы грима стерлись не до конца. Даже поза, манера держаться, выражение глаз напомнили о совершенстве ее игры.

Но это была не Лесли. Зеркало, подмигивая, стирало слезы и напоминало о реальности, единственной, которую ей не победить.

Джил осталась одна.

Глава 16

Прошло шесть недель. Джордан не виделся с Джил, и не позволял себе думать о ней. Он снова, не впервые в жизни, с головой ушел в работу и просиживал в кабинете по восемнадцать часов, почти не выпуская телефонной трубки, прося об одолжениях, заводя новые знакомства, назначая деловые свидания. Остальное время Джордан проводил в молчаливых размышлениях, выключая телефон и запрещая секретарше беспокоить его. Сейчас все его усилия были направлены лишь на принятие законопроекта Лазаруса и способов, которыми можно было заставить врага сдаться. Это было последним сражением Лазаруса с миром. И он был исполнен решимости победить.

В течение всего этого времени мысли о Джил лишь изредка посещали его, как о чем-то второстепенном, не играющем роли. Он повторял себе, что план, способный изменить лицо всей нации, более важен, чем жалкие эмоциональные потуги женатой пары — пары, которая в любом случае скоро разведется.

Но эта претензия на объективность была не более чем ширмой, скрывавшей правду. Джил не выхолила у него из головы ни на минуту. И только из-за нее все, что делал Джордан, носило оттенок отчаяния.

Теперь душу снова сковал забытый было ледяной холод, позволявший стать таким же безжалостно ледяным в отношениях с другими людьми. Возможно, именно потому, что он так глубоко похоронил в душе все чувства, шахматная доска профессиональной и деловой жизни предстала перед Джорданом с такой ясностью. Он еще никогда не сталкивался со столь сложной задачей. Собственные интересы Джордана почти не играли роли в его плане. Он беспокоился лишь за благополучие государства.