Тургенев - Юрий Лебедев

— Кто? Какой русский, какой злодей не плачет о нем?!

Тут уж Тургенев не выдержал:

— Я! я, сударыня, не плачу!

Дама даже взвизгнула от неожиданной дерзости, а Тургенев поспешно сбежал вниз и отправился домой...

...«С Крымской войной, с смертью Николая настает другое время, из-за сплошного мрака выступали новые массы, новые горизонты, чуялось какое-то движение», — писал А. И. Герцен. И в самом деле, уже в марте 1855 года в руки Тургенева попала ходившая по Петербургу в списках «Рукопись неизвестного лица о положении России к началу царствования Александра II». Автором её был Николай Александрович Мельгунов.

«У нас, наряду с марширующей армией, — читал Тургенев, — есть другая — пишущая. Эта вторая армия так же многочисленна, как и первая; на неё также тратится значительная часть доходов, и она также отвлекает от полезных занятий цвет молодёжи свободных сословий».

Бюрократия или чиновничество и канцелярство привыкает «жить на чужой счет и смотреть на Россию как на завоёванную землю. Бюрократ считает себя как бы гражданином иной земли, даже не в государстве, а над государством и убеждается мало-помалу, по свойству человеческой души, что не он существует для нации, а нация для него. Он, подобно католическому попу, принадлежит не России, а своему Риму — Петербургу; знает не отечество, а своего папу — министра или генерал-губернатора <...>

...В России больше бумажных мельниц, чем бы казалось следовало ожидать, судя по степени её образования. Куда же идёт бумага? Огромнейшая масса поступает в присутственные и другие казенные места <...>

Мудрено ли при огромных размерах нашей бюрократической письменности, что она навлекла на Россию, к сожалению, заслуженное прозвание «бумажного царства» и «страны бесполезных формальностей»? Действительно, формализм овладел всем; мертвая буква убила живой дух; формы опутали своей крючками испещренной сетью все жизненные силы народа и не дают им двигаться <...>

Наш государственный механизм, говоря вообще, донельзя и бесполезно сложен, чем, разумеется, лишь увеличено канцелярское письмоводство и замедлен ход дел <...> Загляните в иные ведомства: соберутся да и сидят девять десятых сложа руки и болтая всякий вздор. Одна обширность зданий, где помещаются правительственные места, достаточно свидетельствует о числе чиновного люда. <...>

Дайте частным кампаниям возможность пролагать дороги, а нашим обществам сельского хозяйства право изучать и обсуждать коренные препятствия к улучшенному земледелию <...> и тогда из живой среды различных местностей в короткое время возникнет для общественного продовольствия, для хлебопашества больше плодотворного, чем изо всех правительственных мер, сочинявшихся доселе в отвлеченной сфере петербургского управления. Только в Петербурге могут приходить на мысль улучшения в роде посева кукурузы в Смоленской, Калужской, Тульской и других губерниях, в подспорье, на случай неурожаев. Общий хохот был ответом на такое предложение одного из прежних министров внутренних дел. Но есть предложения или предписания, на которые нельзя отвечать одним хохотом. С землёю иногда труднее сладить, чем с людьми. Людей легче дрессировать».

А вскоре по рукам пошла «Записка», адресованная Александру II Константином Аксаковым. «Не подлежит спору, — читал Тургенев, — что правительство существует для народа, а не народ для правительства. Поняв это добросовестно, правительство никогда не посягнет на самостоятельность народной жизни и народного духа... Современное состояние России представляет внутренний разлад, прикрываемый бессовестною ложью. Правительство, а с ним и верхние классы, отдалилось от народа и стало ему чужим. И народ и правительство стоят теперь на разных путях, на разных началах... Народ не имеет доверенности к правительству; правительство не имеет доверенности к народу... При потере взаимной искренности всё обняла ложь, везде обман... Все лгут друг другу, видят это, продолжают лгать, и неизвестно, до чего дойдут... Взяточничество и чиновный организованный грабеж — страшны. Это до того вошло, так сказать, в воздух, что у нас не только те воры, кто бесчестные люди; нет, очень часто прекрасные, добрые, даже в своем роде честные люди — тоже воры: исключений немного... Всё зло происходит главнейшим образом от угнетательской системы нашего правительства... Такая система, пагубно действуя на ум, на дарования, на все нравственные силы, на нравственное достоинство человека, порождает внутреннее неудовольствие и уныние. Та же угнетательная правительственная система из государя делает идола, которому приносятся в жертву все нравственные убеждения и силы... Лишенный нравственных сил, человек становится бездушен и, с инстинктивной хитростью, где может, грабит, ворует, плутует... Нужно, чтоб правительство поняло вновь свои коренные отношения к народу, древние отношения государства и земли, и восстановило их... Стоит лишь уничтожить гнет, наложенный государством на землю, и тогда легко можно стать в истинно русские отношения к народу».

С таким «голосом из Москвы» Тургенев почти полностью соглашался. Теперь в слове Константина Аксакова послышалось «дело». Неужели ему, тургеневскому поколению, которое писатель называл «лишним», суждено, наконец, прямое практическое дело?! Справится ли оно? Как оно проявит себя уже не в отвлеченных философских умствованиях, а в практике живой и настоящей общественной жизни, в деле подлинного жизнестроительства? Выдержит ли оно испытание новым временем? Именно эти вопросы возникали теперь перед Тургеневым и настоятельно требовали писательского отклика.

В Петербурге Тургенев часто встречался со старым своим знакомым, лидером в кругах либералов-западников, профессором Константином Дмитриевичем Кавелиным. Он познакомился с ним еще в 40-х годах, когда Кавелин занимал кафедру истории русского законодательства в Московском университете. В 1848 году он вышел в отставку, переехал в Петербург и определился на службу в комитете министров, совмещая её с преподаванием в военно-учебных заведениях. Близко связанный с передовой интеллигенцией Москвы и Петербурга, Кавелин оказался в центре развивающегося в России либерального движения и был активным сотрудником журнала «Современник».

В период Крымской войны, когда раздражение против правительства Николая I охватило широкие круги дворянства, Кавелин стал инициатором создания целой серии рукописных статей с оценкой политического положения страны и либеральной программой реформ, призванных предотвратить надвигающуюся на Россию катастрофу. В январе 1855 года, во время юбилейных торжеств в Москве по случаю столетия Московского университета, Кавелин, приехавший из Петербурга, обратился с этим предложением к своему ученику и единомышленнику Борису Николаевичу Чичерину, профессору государственного права. Казелин откровенно высказал ему свой взгляд на политическое положение страны, которое «с каждым днем становится невыносимее», и предложил ему принять участие в создании ряда статей по злободневным вопросам русской жизни. Чичерин встретил это предложение с горячим сочувствием: «Я с жадностью ухватился за эту мысль, которая давала исход моим либеральным убеждениям и моему стремлению к деятельности». После воцарения Александра II Кавелин привлек к написанию статей и третьего автора — Н. А. Мельгунова, с запиской которого Тургенев ознакомился.