Василий III - Борис Тумасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В дверь просунулась голова слуги.
- Боярин, там явился человек от старицкого князя.
- Только его нам сейчас и не хватало! Гони его, скажи: нет меня. Эй, ладно, пусть войдёт, коли пришёл.
В горнице появился князь Фёдор Пронский.
- Что поведаешь нам, Фёдор Дмитриевич?
- Князь Андрей Иванович снарядил меня к тебе, Василий Васильевич, чтобы ты заступился за него перед великим князем и его матерью, великой княгиней Еленой.
- Эка чего захотел! Дело старицкого князя решённое… Пронский насторожился.
- … ему теперь один Бог поможет.
- Что же Андрею Ивановичу делать?
- Пусть делает то, что он ещё может сделать. А пока прощай.
«Думал ли я, что стану клятвопреступником? Кто в том повинен? Хотел я только счастья для Руси, спокойствия и мира, процветанья. А получилось вон что… Казалось, многого уже достиг, а вышло - ничего! Злая воля бабы перечеркнула все мои благие побуждения. Елене мнится: ежели она прикончит поскорей князька удельного, то станет тем сильней. Ошибочно намеренье её, итог плачевный будет. Из зла добро не явится, из зла лишь зло родится. А мне приходится помышлять о том, как грязь бесчестья смыть с себя. Елена утверждает: не велено мне было крест целовать перед Андреем Ивановичем. Но ведь в моём присутствии людей митрополита она просила сказывать старицкому князю: да ехал бы ты к государю и к государыне без всякого сомнения, а мы тебя благословляем и берём на свои руки. Не по этому ли наказу я поступал? Как всё у бабы просто: сначала обмануть, заманить в ловушку, а потом расправиться со своей беззащитной жертвой. И невдомёк ей, что ежели она нынче кого-то обманет, то завтра её саму облапошат точно так же. Воистину: волос долог, да ум короток!..»
- Звал меня, воевода?
Иван Овчина вздрогнул: за размышлениями он не заметил прихода Афони.
- Звал, Афоня. Все ли дома у тебя здоровы?
- Тесть давно хворает, а остальные на хворь не жалуются.
- Сколькими детьми тебя Господь Бог наградил?
- Четверо у меня, воевода.
- Ишь какой плодовитый! И когда только успел, всё в походах, да и женился недавно.
- Это не я, а жена моя Ульяша плодовитая. Последний раз двойней разродилась.
- Такую жёнушку на руках носить нужно.
- Я так и норовлю делать: с утра до ночи на закорках её таскаю.
- Небось тяжела жёнушка-то, замучился?
- Своя ноша не тянет.
- Хорошо, коли так. А позвал я тебя, Афоня, вот для чего. Ведаешь ли ты, где подворье старицкого князя Андрея Ивановича?
- Вестимо где, в Кремле, воевода.
- Так ты сказал бы ненароком князю: пусть нынешней же ночью бежит из Москвы куда хочет - к себе, в Старицу, к Жигимонту или ещё куда, только пусть не сидит сиднем, беда ждёт его неминучая. А случится та беда - грех тяжкий, незаменимый ляжет на мою душу. Понял?
- Понял, воевода.
- Самому тебе к старицкому князю, может, и не доведётся попасть. Так ты слугам его скажи - воеводе или дворецкому. Их одинаково кличут, оба они Юрии Оболенские. Ну, ступай с Богом, не мешкай!
Простившись с конюшим, Афоня направился в Кремль. На торжище было уже малолюдно - завтра большой торговый день суббота, а потому купчишки, позёвывая и незлобиво переругиваясь, пораньше расходились по домам. У Фроловских ворот все книжные лавки были закрыты. В сумерках Афоня осторожно приблизился к подворью Андрея Ивановича и сразу же понял, что опоздал: со всех сторон оно было окружено вооружёнными стражниками, схоронившимися, чтобы их не было видно из окон дома. Он и так и эдак прикинул: попасть к мятежникам не было никакой возможности. Афоня совсем было отчаялся выполнить поручение Овчины, но тут заметил сарай, вплотную примыкавший к ограде старицкого подворья. Правда, по ту и другую сторону сарая возле стены, притаившись, стояли стражники, но если забраться на крышу, то с неё можно соскочить во двор. Пока стражники залезут на забор, он будет уже внутри дома.
Афоня подтянулся на руках и оказался на крыше сарая. Но тут из чердачной щели кто-то цепко ухватил его за ногу.
«Ого, да их тут что тараканов за печкой! Глянь, и во дворе во всех щелях понапихано, даже возле крыльца стоят двое».
- Брось шалить, - спокойно произнёс Афоня, - своих не признал, что ли?
- Это ты, Прошка?
- Ну я…
Рука на мгновение отпустила ногу.
- Да это не Прошка вовсе, а старицкий лазутчик. Хватай его!
Однако Афоня уже был на земле, притаился за углом. Кто-то, тяжко дыша, бежал с противоположной стороны. Подставлена нога, и преследователь, чертыхаясь, грузно повалился в крапиву. Короткая перебежка, но за спиной совсем близко слышится хриплое сопение. Резко развернувшись, Афоня с силой ткнул кулаком в темноту. Стражник, охнув, осел на землю. Теперь можно идти спокойно. А вот и Успенский собор, народ валит из дверей после вечерни. Кто сыщет его в этой толпе?
…Трудную загадку загадал Василий Шуйский старицкому князю. Сподвижники Андрея Ивановича и так и эдак прикидывали, что такое они должны предпринять. Фёдор Пронский, сам слышавший Шуйского, конечно же понял смысл его слов, но сначала отмалчивался, чтобы не огорчать своего господина. Наконец он сказал:
- Думается мне, что нынешней ночью следует тебе, Андрей Иванович, бежать из Москвы.
- Бежать? - испуганно произнёс старицкий князь и перекрестился. - Но ведь Иван Овчина крест целовал…
- Иван целовал, да Елена согласия на то не давала.
- Не может такого быть. Всем ведомо, что Иван Овчина большую власть над Еленой имеет. Выходит, они обманули меня, заманили в ловушку! Что же теперь будет?
- Что будет, я пока не ведаю, то один Господь Бог знает. Ясно одно: надо как можно быстрее бежать отсюда.
- Но ведь ежели я сбегу, то вина моя перед великим князем усугубится.
- Семь бед - один ответ…
В полночь Юрий Андреевич Оболенский-Большой попытался выйти на двор. Дверь оказалась припёртой снаружи. Воевода нажал посильнее. Дверь не поддавалась.
- Эй, кто там шалит? - послышался сердитый окрик.
- Открой, мне надобно выйти во двор по нужде.
- Внутрях рундук есть, обойдёшься.
- Так там занято.
- Не велено никого пущать.
- Кем «не велено»?
- Великим князем и его матерью, великой княгиней Еленой.
Воевода возвратился в покои старицкого князя. Дворянин Каша Агарков тотчас же забрался на чердак и вскоре доложил, что дом, все постройки и само подворье окружены большим числом стражников. До утра никто из старицких людей не сомкнул глаз. Прикидывали, как им следует поступить, но так ни до чего и не додумались: плетью обуха не перешибёшь.
Утром дверь распахнулась, на пороге появился дьяк, сопровождаемый вооружёнными стражниками.
- Мне надобен старицкий князь.
Андрей Иванович поспешно поднялся, растерянно посмотрел по сторонам.
- Закуйте мятежника в оковы и отведите в темницу! Стражники увели удельного князя, а следом за ним жену Евфросинию с малолетним сыном. Евфросиния истошно голосила.
Затем очередь дошла до бояр старицкого князя. Фёдор Пронский, дворецкий Юрий Оболенский-Меньшой, воевода Юрий Оболенский-Большой, князь Борис Палецкий, а также князья и дети боярские, которые были в избе у Андрея Ивановича и знали его думу, были пытаны, казнены торгового казнью, закованы в оковы и посажены в Наугольную стрельницу Кремля.
Тридцать помещиков новгородских, перешедших на сторону удельного князя, в числе которых Андрей Пупков, Гаврила Колычев, были биты в Москве кнутом и потом повешены по Новгородской дороге на равном расстоянии друг от друга вплоть до самого Новгорода.
Андрей Иванович и полгода не прожил в неволе. Он был уморен под железным колпаком.
Глава 14
Василий Шуйский проснулся от страшного грохота и поначалу ничего не мог понять. Босиком прошёл в соседнюю горницу, где не горели лампады, прильнул к окну, но тут же отпрянул в испуге: все в округе осветилось вдруг каким-то необычным синим сиянием, так что стали отчётливо видны листья на пригнутых ветром деревьях, пазы в стене соседнего дома, кресты на ближайших церковках, и тотчас же страшный удар грома потряс избу.
«Свят, свят, свят… Спаси меня, Господи, от погибели, обойди гневом своим».
Перекрестившись, боярин возвратился в опочивальню. Но спать уже не хотелось. Василий сел на постель, почесал волосатую грудь. «И что это в мире подеялось? Неделю назад был у меня человек из Торжка и сказывал, будто под вечер на Аграфену Купальницу явилась с заката[185] туча превеликая с сильным громом и страшными молоньями. И от молоньи запылал город Торжок и сгорело в нём восемь десятков домов да три стрельницы. Не иначе как Господь Бог прогневился на русскую землю. Вот и на Москву грозу напустил, беды не было бы. А всё отчего? Оттого, что правительница наша Бога гневит. Эк она с новгородцами-то люто обошлась! Богопристойное ли дело обещать удельному князю милость свою, а как явился он, так его в поруб. Три с половиной года минуло по смерти Василия Ивановича, а сколько зла совершилось! Оба великокняжеских брата упрятаны за сторожи. Одного уже не стало, а другой, того и жди, Богу душу отдаст. Вот Бог-то и гневится на нашу правительницу. Смута повсюду началась превеликая. В народе только и разговоров что об убийствах, ограблениях, пожарах, учинённых неизвестно кем. На каждом крестце страшные старцы предрекают конец света, пугают людишек неминуемыми бедами. А всё из-за этой злой бабёнки…»