Антихрупкость. Как извлечь выгоду из хаоса - Нассим Николас Талеб

Соответственно, если вы ставили на крах, скажем, инвестиционного портфеля финансовых учреждений из-за их хрупкости, многие годы вы теряли бы центы – вплоть до окончательной катастрофы 2008 года. Именно так и поступили Ниро с Тони. (Встать по ту сторону хрупкости – значит обрести антихрупкость.) Несколько лет вы были неправы, потом в какой-то момент оказались правы; вы потеряли мало, а приобрели много; пойди вы другим путем, успеха не было бы (на деле вы потеряли бы кучу денег). А значит, вы хорошо заработали, точно как Фалес, ведь ставить не на хрупкость – значит быть антихрупким. Ну а о человеке, который всего лишь «предсказал» событие на словах, журналисты напишут, что он «ошибался годами», «его прогнозы почти никогда не сбывались» и все такое прочее.

Если бы мы вели счет случаям, когда болтуны, формирующие общественное мнение, оказываются «правы» или «неправы», пропорция ничего нам не сказала бы: важна не она, важны последствия. Но проследить их мы не можем, так что не стоит обращать на правоту внимания.

Посмотрите на это с точки зрения предпринимателя. Он обычно ошибается и совершает «ошибки» – множество ошибок. Они выпуклы. Важно, чтобы в итоге отдача была положительной.

Перефразирую еще раз. Принятие решений в реальности, иначе говоря, поступки – это то, что делал Фалес; предсказания на словах — то, что делал Аристотель. Как мы видели в главе 12, один аспект решения влечет больше последствий, чем другой. У нас нет доказательств того, что пассажиры могут быть террористами, но мы проверяем, не везут ли они оружие; мы не верим, что вода отравлена, но не пьем ее; все это выглядит абсурдным с точки зрения человека, применяющего Аристотелеву логику. Как сказал бы Жирный Тони: лохи из кожи вон лезут, чтоб доказать, что они правы, а не-лохи стараются зашибить деньжат. Или:

Лохи пытаются победить в споре; не-лохи пытаются просто победить.

Другими словами: проигрывать в спорах – хорошо.

Правильное решение по неправильной причине

Обобщая, можно сказать, что Мать-Природа и в грош не ставит мнения и предсказания; существенно только выживание.

На этот счет есть эволюционный довод. Кажется, это самый недооцененный довод в пользу свободного предпринимательства и общества, развиваемого практиками-индивидуалистами, теми, кого Адам Смит называл «смельчаками», а не бюрократами, управляющими посредством центрального планирования. Как мы видели, бюрократы (в правительстве или крупных корпорациях) функционируют в системе вознаграждений за нарративные отчеты, болтовню, частные мнения, всевозможные оценки работы и деятельности – в общем, всего того, что мы называем маркетингом. Это Аристотелева логика. Однако биологический мир эволюционирует потому, что кто-то выживает, а не за счет мнений, всех этих «по моим прогнозам» и «я же вам говорил». Эволюции не нравится ошибка подтверждения, между тем общество постоянно ее повторяет.

Экономике болтовня не нравится тоже, но госучреждения вносят в ситуацию неразбериху, так что лохи могут становиться очень влиятельными – государство блокирует эволюцию, спасая банки от банкротства. И все-таки в долгосрочном плане социальная и экономическая эволюция происходит, пусть и в очень неприятных формах – таких, как скачки, катастрофы и экономические неожиданности[130].

Ранее мы упоминали концепцию эволюционной эпистемологии Карла Поппера; не будучи практиком, он воображал, будто идеи конкурируют одна с другой и в данный момент времени выживает лишь наименее неверная. Поппер не учел того, что выживают не идеи, а люди с правильными идеями – или общество, которое пользуется верными эвристическими правилами – или же общество, где есть те, благодаря кому эти правила возникают, и не важно, правы они или нет. Поппер не понимал эффекта Фалеса, а именно того, что безвредная неверная идея вполне может выжить. Если ваши эвристические правила неверны, но при ошибке вы почти ничего не теряете, вы выживете. Так называемое иррациональное поведение может способствовать выживанию, если оно не наносит вам ущерба.

Позвольте привести пример ложной посылки того типа, который способствует выживанию. Как по-вашему, что более опасно: принять медведя за камень – или камень за медведя? Мы редко совершаем первую ошибку; наша интуиция бьет тревогу при малейшей вероятности того, что нам грозит опасность, и сплошь и рядом ошибочно принимает безопасное за опасное. У тех, кто реагирует слишком остро и принимает камень за медведя, есть эволюционное преимущество, а человек, совершающий обратную ошибку, покидает генетическую копилку человечества навсегда.

Наша задача – противостоять болтовне.

Древние и синдром Стиглица

Как мы видели, древние очень хорошо понимали, что такое синдром Стиглица – и другие, связанные с ним заболевания. У древних имелись достаточно сложные механизмы для того, чтобы избегать многих аспектов агентской проблемы на уровне как индивида, так и общества (когда кто-то прячется за спинами коллектива). Как я упоминал ранее, римляне заставляли инженеров жить под мостами, которые те построили. В Древнем Риме Стиглиц и Орзаг спали бы под мостом Fannie Mae и вскоре покинули бы генетическую копилку (не сумев навредить нам снова).

У римлян имелись прекрасные эвристические правила для ситуаций, о которых сегодня мало кто задумывается; древние умели решать проблемы из области теории игр. Римских солдат заставляли подписывать sacramentum, присягу, согласно которой побежденному полагалась кара, – это был своего рода договор между солдатом и армией, оговаривавший обязательства в случае победы и поражения.

Представьте, что мы с вами столкнулись в джунглях с небольшим леопардом или другим диким зверем. Возможно, два человека смогут одолеть леопарда, если объединят силы, но поодиночке мы слабы. Если же вы броситесь наутек, для вас главное – бежать быстрее меня, а не быстрее хищника. Так что для того, кто убегает, оптимальный вариант – бежать как можно быстрее, то есть повести себя как законченный трус и оставить товарища на верную погибель.

Склонность солдат к трусости и вредоносному дезертирству с поля боя римляне сводили на нет при помощи децимации. Если легион проигрывал битву и его воинов подозревали в трусости, 10 процентов солдат и командиров казнили, причем жертвы обычно выбирались посредством жребия. Значение слова «decimation» – казнь каждого десятого – в современном английском языке исказилось, теперь оно чаще всего означает «истребление», «опустошение» – не правда ли, совсем иной смысл. Одна десятая (или ее аналог) – магическое число: если казнить больше 10 процентов, армия станет слабой; если меньше, трусость станет доминирующей стратегией.

Надо думать, этот механизм отлично предотвращал трусливое дезертирство, так как применялся он довольно редко.

Англичане практиковали свой вариант децимации. Адмирал Джон Бинг предстал перед трибуналом и был приговорен к смерти за то, что не сделал «все от него зависящее», чтобы не проиграть бой, в результате которого остров Менорка в 1757 году был захвачен французами.

Сжечь свои корабли

Решение личной агентской проблемы может выйти за пределы симметрии: лишите солдат выбора – и посмотрите, насколько антихрупкими они станут.

29 апреля 711 года маленькое войско арабского полководца Тарика, отплывшее из Марокко, пересекло Гибралтарский пролив и вторглось в Испанию (название Гибралтара происходит от арабских слов «джабал аль-Тарик», означающих «гора Тарика»). После высадки Тарик сжег все свои корабли. Затем он произнес знаменитую речь, которую в дни моей юности заучивал наизусть каждый школьник. В моем вольном переводе она звучит так: «Позади вас море, впереди – враг. Его силы значительно превосходят ваши. Все, что у вас есть, – это меч и доблесть».

Тарик и его маленькая армия завоевали Испанию. Та же самая эвристика отлично срабатывала на протяжении всей истории, от Агафокла из Сиракуз (восемь веков до Тарика) до Кортеса в Мексике (восемь веков после Тарика). По иронии судьбы Агафокл двинулся на юг – в отличие от Тарика, плывшего на север. Агафокл сражался с карфагенянами и высадился в Африке.

Никогда не прижимайте врага к стенке.

Как поэзия может вас убить

Спросите полиглота, владеющего арабским, кого он считает лучшим поэтом – на любом языке, – и велики шансы на то, что он назовет имя аль-Мутанабби, жившего около тысячи лет назад; его поэзия в оригинале воздействует на читателя (или слушателя) гипнотически, примерно как стихи Пушкина на тех, кто знает русский. Беда в том, что аль-Мутанабби это знал; свое прозвище, дословно означающее «тот, кто выдает себя за пророка», он получил за свое якобы раздутое эго. Чтобы понять, насколько высоко он себя ставил, достаточно прочесть стихотворение, в котором аль-Мутанабби заявляет нам, что его стихи гениальны, – «их могут читать слепцы» и «их могут слышать глухие». При этом аль-Мутанабби был одним из немногих поэтов, которые ставили на кон свою шкуру, – он умер за свою поэзию.