Герберт Уэллс - Максим Чертанов

К американскому турне Уэллс подготовил лекцию «Спасение цивилизации». На всем протяжении человеческой истории, писал он, мы не знали другого способа решения проблем, кроме войны. Теперь мы провозгласили, что войны больше не будет. Это пустое вранье. Как разруха не в клозетах, так и война не в окопах; она — в наших мозгах. Чтобы мозги изменить, потребна «Библия цивилизации» — комплекс книг, которые будут изучать с первого класса школы. Этот комплекс должен состоять из лучших работ философов, историков, литераторов, ученых; он включает историю всех религий и жизнеописания выдающихся людей. Далее он подробно описал, как нужно в школах организовывать библиотеки, использовать наглядные пособия, кинопроекторы, демонстрировать опыты. Сейчас все это кажется настолько очевидным, что нам и в голову не приходит сказать Уэллсу спасибо.

Поездка планировалась под Рождество, но ничего не вышло. Сперва заболела Кэтрин, которой сделали операцию по удалению матки. Потом сам Эйч Джи простудился и слег. Доктора рекомендовали теплый климат. Он уехал в Италию, где провел два месяца и написал методическое пояснение для педагогов к «Схеме истории» и адаптированную для детей «Краткую историю мира», которая выйдет в издательстве «Касселс» в 1922-м. В конце января, в Амальфи, он соединился с путешествовавшей Ребеккой и представлял ее как своего секретаря; в гостинице, когда один из соседей узнал, кто они такие, поднялся скандал. Перебрались в Рим; в марте Эйч Джи вернулся домой, а Ребекка осталась в Италии. Энтони все это время находился на попечении очередной няни. Ребекка приехала в Лондон спустя два месяца. Летом довольно много времени проводили втроем. Отец был с малышом очень ласков — очаровательный «воскресный папа», как и для своих старших сыновей. Совершали длительные автомобильные поездки — Эйч Джи, как ни странно, оказался хорошим шофером, хотя обучался вождению исключительно по книгам.

Продолжали бурно ссориться, в том числе и при ребенке. Выросший Энтони потом написал, что все ссоры и скандалы заводила мать. Для понимания того, что их нередко провоцировал отец, Энтони был слишком мал. Осенью Энтони пошел в школу; отец стал заезжать за ним после уроков на машине, мальчик был в восторге. Директор школы, узнав об этом, потребовала, чтобы Ребекка забрала ребенка, ибо незаконнорожденные не должны сидеть за партой с приличными детьми. Школу пришлось сменить, а Энтони забирала няня.

Уэллс работал над «Краткой историей мира» и переизданиями «Схемы истории», отвлекшись лишь на то, чтобы написать совместно с драматургом Джоном Эрвином инсценировку «Чудесного посещения». Он принял участие в организации ПЕН-клуба, первое заседание которого состоялось 5 октября. ПЕН был не первой попыткой, предпринятой после войны для объединения европейской интеллигенции, но все предшествующие опыты — например, группа «Кларте», образованная по инициативе Анри Барбюса, — были очень политизированы. ПЕН был задуман просто клубом, где писатели могли бы ужинать — очень английская затея, авторство которой принадлежит малоизвестному беллетристу Эми Доусон-Скотт. В уставе клуба говорилось, что с идеологией и политикой его деятельность несовместима.

Президентом был избран Голсуорси. Уэллсу предложили должность вице-президента, но он отказался в пользу Шоу. Тогда Голсуорси написал ему, что, поскольку Шоу ирландец, а сам он, Голсуорси, шотландец, то получится, что в руководстве объединения английских писателей нет ни одного англичанина; именно этот аргумент побудил интернационалиста Уэллса согласиться стать вице-президентом. Как обычно, попав в новую организацию, он первое время ни с кем не ругался, но в ПЕН-клубе это «первое время» продлилось на удивление долго. Осенью он снова собрался в Америку на международную конференцию по разоружению, предлагал Ребекке его сопровождать. Она отказалась и уехала в Испанию, где и условились потом встретиться.

Конференция по разоружению, созванная по инициативе США, проходила в Вашингтоне с 12 ноября по 6 февраля. Вильсона на посту президента сменил Гардинг, но американская сторона по-прежнему тяготела к глобальным решениям и предлагала широкий круг вопросов: ограничение вооружений на море и на суше, положение в России, выработка принципов международных отношений; Англия и Франция этот круг сужали. Уэллс приехал в качестве корреспондента двух газет: американской «Нью-Йорк уорлд» и родной «Дейли мейл»; уже на месте он стал корреспондентом «Чикаго трибюн». Статьи, которые он писал, потом были собраны в книгу «Вашингтон и надежда на мир» (Washington and the Hope of Peace), которая вышла в издательстве «Коллинз» в 1922 году[85]. Журналистом он был добросовестным и исправно освещал каждое заседание, но «Дейли мейл» отказалась печатать его корреспонденции после того, как он обругал французского премьер-министра Бриана за его «узкую и провинциальную позицию», которую тот отстаивал наперекор госсекретарю США Чарлзу Хьюзу. Уэллс, естественно, был на стороне Хьюза и считал, что Вашингтонская конференция должна «рулить миром», а не ограничиваться частными проблемами. Но все шло так, как хотел Бриан, и Уэллсу стало скучно; как вспоминал его коллега Чарлз Ремингтон, он вел себя очень тихо и даже отказался выступить на приеме в честь британских журналистов.

Из Вашингтона Уэллс писал в Нью-Йорк Маргарет Сэнджер, что ждет не дождется свидания: «Я, не задумываясь, заплачу любые деньги („Чикаго трибюн“ назначила ему баснословный гонорар — 50 тысяч долларов. — М. Ч.) за возможность побыть с тобой». Он снял для свиданий квартиру; встретились и приятно провели время. (Сэнджер собиралась замуж, но это ничего не значило — брак был фиктивный.) Он также виделся со старыми знакомыми, в том числе с Шаляпиным, и завел массу новых. Развлекся он неплохо. Но главное дело, ради которого приехал, он был вынужден охарактеризовать как «упущенные возможности». Ему казалось, что если бы Франция с Англией не ставили Америке палки в колеса, то удалось бы сделать шаг к созданию Всемирного Государства. До конца конференции он недосидел: в конце января отплыл в Испанию, к Ребекке. (Энтони, как обычно, был брошен обоими родителями, но обиду свою потом припомнит только матери.) Встретились в Гибралтаре, потом переехали в Альхесирас, где провели остаток зимы, посетив также Севилью, Гранаду и Мадрид. «Он приехал отчаянно усталым, — писала Ребекка, — и почти не в своем уме: раздувшийся от непомерного самомнения, ненормально раздражительный, весь в каких-то сумасшедших фантазиях».

Он даже не заехал домой: у него не было больше дома. С Кэтрин к тому времени сложились такие отношения, что каждый из супругов жил своей жизнью и не интересовался делами другого. «Наш дом в Истоне велся таким образом, чтобы, если вместо моих частых исчезновений на время — а каждую зиму я ненадолго уезжал, желая побыть на юге, — мне случилось бы исчезнуть навсегда, в доме все оставалось бы по-прежнему и шло своим чередом». Под «исчезновением навсегда» разумелась смерть Эйч Джи от беспрестанных болезней: он был убежден, что жить ему осталось немного, и внушил это жене. Кэтрин, разбогатевшая благодаря «Схеме истории», обзаведшаяся отдельной квартирой, занявшаяся благотворительностью (она основала фонд, к делам которого ее муж не имел доступа), украсившая «Истон-Глиб» по своему, а не мужниному вкусу, неожиданно похорошевшая, свободная, кажется, наконец-то перестала страдать. Когда муж был в Америке, она не писала ему душераздирающих писем, а обедала с его друзьями в Лондоне, и они (Суиннертон и Беннет) отмечали, что она выглядит очень спокойной и веселой. Она ездила за границу, каждое воскресенье бывала в театре, устраивала приемы. Ее семья теперь состояла из нее самой, Джипа и Фрэнка. Казалось бы, можно и развод оформить.

Но на просьбы Ребекки заключить с ней брак Эйч Джи отвечал решительным отказом и при этом продолжал морочить ей голову, мотивируя свое нежелание жениться на ней страхом за судьбу Кэтрин. В Испании он заболел, местный врач прописал обычные средства от простуды, но больной раскапризничался и потребовал врача из британского посольства, а когда тот подтвердил диагноз, начал распекать всех кругом; Ребекка потом описала этот эпизод с таким же брезгливым раздражением, как он — ее падение в колодец. В середине марта Уэллс вернулся домой, Ребекка с ним ехать отказалась. Почему, собственно, он не хотел дать ей свободу? «Мне следовало ее отпустить. От наших отношений я получал куда больше, чем она; но у меня не было никого, кто мог бы занять ее место, а она и любила меня, и возмущалась мной, и у нее не было никого, кто мог бы занять мое место». Он призывал всех к тому, чтобы любовь была освобождена от собственнического чувства, но сам был всего лишь человек нашего вида и ему необходимо было кем-то владеть. Мура была далеко. Маргарет Сэнджер не выражала намерения ему «принадлежать». И тогда он вернулся к той, что много раз его манила и жестоко отталкивала, — к политике.