Свидетельство - Лайош Мештерхази

— Положение, положение!

Капи оскорбленно повернулся от зеркала к жене.

— Я кровь проливал за демократию! — вскричал он, с таким драматизмом размахивая безопасной бритвой, словно готовился к новому кровопролитию.

— Вот об этом я и говорю! Если бы ты по крайней мере в ЦК работал!

— Не торопись, положись на меня! А вообще у меня и сейчас неплохое положение. Говорил я с Габором, он уверяет, что не за горами время, когда будет решаться судьба руководящих должностей в районном управлении. В городском управлении — там люди мыслящие сидят. Да кого же, как не меня, могут еще назначить заместителем? Уж не Саларди ли? Этот чудила успел уже наделать ошибок!.. Да я в два счета стану советником. А ты знаешь, что такое советник столичного управления? Так что знай репетируй лучше свои танцы!

И Клара Сэреми репетировала, благо других дел у нее не было: хозяйство вела нанятая старушка. Но на душе у нее было пасмурно. За неимением других хватило бы с нее и одного поклонника — мужа. Но Капи возвращался домой поздно, утром чуть свет убегал, вечно занятый своими делами, докладами, речами. Мучила Клару и ревность: она знала старое, почти патологическое влечение ее супруга к грязным девчонкам из низших слоев, склонность к дешевым любовным приключениям. (В душе она и вступление Капи в партию объясняла только этим.) А сам он своей неосторожной болтовней по вечерам только подогревал ревность жены. Частенько рассказывал он, не скрывая своего восхищения, о Манци, сожительнице Шани Месароша, с которой у него было немало общих «дел». Кстати, эта Манци первой и склад стройматериалов обнаружила.

— Сколько предпринимательского чутья в этой примитивной бабенке, сколько природного ума! — восхищался Капи. — Собственный трактир мечтает открыть. Если попаду в руководство управлением, помогу ей. И тебе советовал бы: войди к ней компаньонкой. За один месяц выкурили бы вы эту хитрую лису Штерна. Глядя на нее, начинаешь понимать, какие еще силы дремлют в пролетариате!

Вопрос о кадрах районного управления, после долгих проволочек, в апреле снова очутился на повестке дня — в связи с любопытной историей. Как-то вечером Андришко возвратился домой из полиции ранее обычного. К нему уже перебрались жена и дочь, на тачке перевезя из Пешта весь уцелевший скарб.

Зайдя в дом, Андришко, как обычно, задержался у двери — разрядить пистолет. Вдруг его внимание привлекли странные звуки: ему показалось, что за спиной стоит собака и, высунув язык от жары, жадно и торопливо хватает пастью воздух. Андришко обернулся. Перед ним был заросший, как дикобраз, сутуловатый человек с красным блестящим носом. Прерывисто дыша, незнакомец заговорил торопливо:

— Я — Кумич, муж здешней дворничихи. Важное дело у меня… поговорить мне надо с господином капитан-исправником.

Андришко удивленно приподнял брови, услышав слово «капитан-исправник», рука его, уже протянувшаяся к дверной ручке, замерла. «Важное дело» — значит, служебное. Что же, возвращаться в полицию?.. Андришко открыл дверь и пригласил заросшего незнакомца в переднюю. С большим трудом понимал он торопливую речь нежданного посетителя.

— Я, видите ли… был нилашистом… Но я не сделал ничего такого. Ничего… Пальцем никого не тронул. Пожалуйста, обыщите мою квартиру. Ни одной нужной вещи у меня не найдете. Я пролетарием был всегда… Бедный портняжка. Здесь, в этом же доме, мастерская у меня была… А с восемнадцатого января я в Пеште скрывался. Потом перебрался по военному мосту в Будафок. И там… три ночи спал в погребах, три ночи, как зверь в норе, — ни семьи, никого. Разве это жизнь? — Он задыхался, из глаз его катились крупные слезы… — Скажите, жизнь это? А тем временем большие негодяи, вроде Новотного… господина советника… Я сам своими глазам ми видел его партийный билет… нилашист он… У меня — и это кто угодно в доме подтвердить может — за всю жизнь никто костюма порядочного себе не заказал. Всю жизнь я только и знал гладил да латал старье всякое, что в этом да в соседних домах, бывало, найдется. Меня здесь все знают… Ни единой души в доме я не обидел… Не обижайте и вы меня, господин исправник! Не обижайте. Не сделал я ничего такого… — Кумич заплакал навзрыд и бросился на колени.

Андришко с трудом поднял Кумича на ноги, успокоил.

— Хватит причитать! Успокойтесь и пойдемте со мной в полицию.

Перестройка государственного аппарата шла медленно, с проволочками. Проверочные комиссии были учреждены, собственно, для того, чтобы изгнать из аппарата настоящих военных преступников, а если вина их была слишком велика, передать в руки правосудия. Но самые главные военные преступники улизнули на запад, а те, что и остались здесь, не очень-то спешили являться в проверочные комиссии. Число уволенных комиссиями вместе с теми, что не явились на проверку, едва ли составляли десятую долю общего количества служащих в государственных учреждениях. Таким образом, освободились лишь руководящие посты, и демократические партии стремились теперь заполнить их своими людьми. Между тем число руководящих постов в сравнении с прошлым сильно возросло. Все партии провозглашали лозунг: «Паритетное начало», «Пропорциональность!». Там, где во главе управления стоял коммунист, каждая партия стремилась дать ему своего заместителя. Вопрос о полномочиях, более важный, чем вопрос о рангах, зависел от соотношения сил на местах в каждый конкретный момент и от личных качеств руководителей.

О назначении к беспартийному Нэмету партийных заместителей все партии района заговорили в первые же дни. Хотели они распределить и другие должности в управлении. Дело это оказалось не из легких. Партии были многочисленны, а дел и должностей много. В конце концов Озди внес предложение, всем показавшееся разумным: поскольку важнейшие вопросы так или иначе решает Национальный комитет, то есть те же самые партии, пусть районное отделение остается беспартийным — так сказать «правительством чиновников». Предложение приняли.

Молчаливое соглашение партий приняли к сведению, и служащие управления сами следили теперь за своей «внешней вывеской» беспартийности. И в первую очередь сам председатель управления Габор Нэмет. Это был человек лет тридцати пяти, с привычками и внешним видом хронического алкоголика. Волей случая опоздав жениться, он мало-помалу пришел к твердому решению остаться до конца жизни холостяком.

Габор Нэмет сдружился с Альбином Шольцем.

Об этой дружбе все знали, но политического значения ей не придавали. Во-первых, потому что знали основу этой дружбы: как и Нэмет, Шольц любил выпить, и у него всегда водилась палинка. (Швабские крестьяне из окрестных деревень привозили ему палинку и провизию: Шольц тоже происходил из швабов и неоднократно бывал кандидатом или главным выборщиком партии мелких сельских хозяев в Будайском сельском районе. Сейчас швабам приходилось туго — бывших фольксбундовцев сгоняли в лагеря и поговаривали о выселении из Венгрии вообще. Поэтому все, у кого было рыльце в пушку, превратились вдруг в «бывших избирателей» Шольца). В районном управлении Шольца как-то не считали истинным «мелким хозяином», знали, что делами этой партии в районе заправляет Озди. На заседаниях Национального комитета Шольц мирно дремал, «давая отдохнуть глазам». А если иногда и брал слово, то всегда для того, чтобы умиротворить спорщиков, сгладить противоречия. Когда-то давно, во время первой мировой войны, Шольц был кадровым офицером, дослужился до чина капитана. В девятнадцатом году он попал в генеральный штаб венгерской Красной Армии. За это хортисты бросили его в концлагерь, разжаловали, однако позднее чин ему вернули и назначили капитанскую пенсию. Теперь Шольц не уставал напоминать и о своей службе в девятнадцатом, и «о своем друге Ауреле Штромфельде»[59]. Со всеми, невзирая на партийную принадлежность, он был приветлив, вежлив, первым, еще издали, здоровался и по праву старшего первым переходил на «ты». Разговаривая, всегда улыбался. Был красив, высок, статен, во всем его облике, поведении, походке чувствовался бывший армейский офицер.

Но Нэмет дружил не только с Шольцем, бывал он в гостях и у Капи. Капи не раз говаривал о нем: «Глина хорошая, мну его, может, что и вылеплю». Как-то Нэмет пришел на партучебу коммунистов. А на следующий день затеял долгий разговор с Сечи о том, что ему нравится коммунистическая политика, но он совершенный профан в теоретических вопросах, и попросил книг. Сечи дал ему все ту же поллаковскую книжку «Экономическое учение Маркса» на немецком языке. Неизвестно, понял ли Нэмет хоть что-нибудь в ней, но зато Сечи ясно видел: Нэмет с готовностью подал бы заявление в партию и ждет только предложения. Ведь как бы там ни было, но именно Нэмет «помешал немцам угнать в Германию население Будапешта»!

Новотный был образцом чиновника беспартийного «чиновничьего правительства». Он избегал каких бы то ни было политических заявлений и вел себя так, как будто и не подозревал о существовании партий. Он чувствовал, что именно его персона представляет для всех наибольший интерес: с каждым днем становилось все очевиднее, что не кто другой, как он, руководит управлением.