Башня континуума - Александра Седых

— Нет! Я хочу поговорить с мужем!

— Мы здесь немного заняты, — сказал Бенцони.

— Заняты, говорите? А как с голыми девками кувыркаться, вы всегда свободные? Эй, ты, вернись! — гневно крикнула Виктория, обнаружив, что муж под шумок выбрался с другой стороны письменного стола и подполз к дверям. — Стой! Кому я сказала?

Гордон резво вскочил на ноги, рывком распахнул двери, стремглав вылетел в коридор и побежал. Виктория бросилась следом.

— Ах, ты! Вернись! Дубина! Олух! Подлец!

К тому времени, как они оба оказались на улице, Виктория изрядно выбилась из сил. Нелегко пробежать десять лестничных пролетах в туфлях на высоких каблуках. Шумно дыша, она присела на нагретые солнцем ступени. Вымощенная массивными белыми плитами площадь совершенно опустела, и казалось невероятным, что утром здесь неистовствовала многотысячная толпа. Гордон остановился неподалеку, поддел носком сапога камешек и отшвырнул.

— Устала, птенчик? — спросил он.

— За… захлопнись, — с трудом выговорила Виктория, силясь отдышаться. — Иди сюда.

— Нет. Я лучше постою здесь.

— А у меня есть для тебя что-то вкусненькое, пупсичек.

— Нет. Во второй раз я на это не попадусь. Придумай что-нибудь другое. Я тебя знаю. Ты возьмешь мои яйца. И приготовишь. Всмятку.

— Ладно. Бургомистр заехал к нам сегодня, сразу, как его выпустили из тюрьмы, и все мне объяснил. Он держался за почки… наверное, это его больное место. Он все твердил мне, Гордон, что вовсе не хотел подставлять тебя… мол, это нелепая, прискорбная случайность.

В узких кругах местной политической элиты пристрастие бургомистра к юным девицам нескромного поведения отнюдь не являлось тайной за семью печатями, как и его привычка уединяться с ними в роскошном охотничьем домике в Топях.

— По-твоему, я должен ему верить? — спросил Гордон хмуро.

— Само собой, не должен. Ты не должен верить никому. Кроме меня. Ведь я твоя жена, — сказала Виктория и состроила самую умильную мордашку, на какую только была способна.

Гордон помедлил секунду, но подошел, сел рядом и закрыл глаза, стоически ожидая оплеухи. Но Виктория достала из сумочки платок, опрыскала своими духами и начала тереть ему лицо. Это было лучше оплеухи, хотя… не слишком.

— Что ты делаешь?

— Потерпи. Ты весь перепачкался в какой-то грязи. И копоти.

Гордона оскорбили и унизили, уволили, швырнули в грязь, заломили руки за спину, надели наручники, били ногами, затолкали в тюремную камеру, пырнули ножом, он четыре дня толком не спал и не ел, и ему настоятельно требовалась горячая ванна. Теперь оставалось вспомнить, почему он мечтал заниматься политикой. Виктория тем временем пошарила руками по его жаркому телу и тихо вскрикнула.

— Что такое? У тебя кровь? Ты ранен?

— Ерунда. Пытался донести до людей добро и истину… ну, они слегка разозлились из-за этого.

— Неблагодарные людишки, — проговорила Виктория ожесточенно.

— Ты неправа. Не все люди неблагодарные свиньи.

— Не все? Разве? А что с Таггертом? Почему ты его отпустил? Окажись ты на его месте, он бы тебя ни за что не пожалел.

— Знаю… но, дело в том, что я лучше его. Гораздо лучше. Гораздо! Я гораздо лучше многих. Гораздо! Лучше! Ты ведь поэтому и вышла за меня?

Виктория слегка смутилась.

— Не хочу с тобой спорить, пупсик… не сейчас… отчасти… но, главным образом, потому, что у тебя такая крепкая, аккуратная, твердая, подтянутая зад…

— Чего?

— Я говорю, твоя зад…

— Угу.

— И, к тому же, ты теперь губернатор, — прибавила Виктория воодушевленно.

Гордону не хотелось в очередной раз разочаровывать свою окрыленную жену, но пришлось.

— Временно исполняющий обязанности губернатора до внеочередных выборов, — поправил он, не в силах сдержать вздох сожаления.

— По-моему, это крохотные, малюсенькие, незначительные мелочи, — сказала Виктория и поцеловала его в колючую щеку. — Давай поедем домой. Макс буквально с ума сходит, все спрашивает, где ты. Эти люди справятся и без тебя. А если нет, ты вернешься и все исправишь. Как обычно.

— Не могу. Придется сперва подождать реакции Двора на отставку Таггерта и провал Продовольственной Программы, — огорчил ее Гордон.

Виктория явно не осознавала серьезности положения и надулась.

— Неужели это настолько важно. И сколько ждать.

— Двенадцать стандартных часов семнадцать стандартных минут. Ровно столько понадобится имперским военным кораблям, чтобы прибыть сюда с ближайшей военной базы Квадранта и начать бомбить наши мирные города и беззащитные деревеньки.

Виктория нервно рассмеялась и осеклась.

— Гордон, это невозможно!

— Да, это крайний и худший вариант событий, но мы должны быть готовы. Я не хотел говорить тебе, ты ведь и без того с ума сходишь из-за брата, но после того, что с ним стряслось на Дезерет, говорят, государь будто повредился в уме. Повсюду ему чудятся заговоры, бунты, народные восстания и волнения, происки сепаратистов.

Что могла сделать Виктория. Она была аристократкой в двадцатом колене, и ее преданность государю и Престолу не знала границ и меры, и не подчинялась законам здравого смысла. Вцепившись Гордону в отвороты камуфляжной куртки, она принялась страстно убеждать мужа, что государь никогда! Никогда! Никогда! Никогда!

— Величайший, мудрейший… — говорила она срывающимся от чувств голосом, с глазами, увлажнившимися от благоговения.

— Угу.

— Благороднейший, справедливейший, добрейший из людей…

Разве Гордон мог объяснить ей, что идол, которому она поклонялась — неумолимый Молох, алчущий крови, абсолютной власти, тотального контроля и беспрекословного подчинения. По счастью, будто ангел небесный, явился Бенцони и спас Гордона от этого кошмара. Взял Викторию за плечи и легонько потряс.

— Виктория, полегче. Мы слышим вас на пятом этаже. Успокойтесь. Все хорошо.

— Но ведь на самом деле все совсем нехорошо, — проговорила Виктория горестно, — ведь на самом деле все очень плохо.

Бенцони был настроен оптимистически. И в кои-то веки у него имелись основания для оптимизма.

— Неправда. С нами только что связался Верховный Канцлер Милбэнк. Конечно, прежде всего он хотел поговорить с тобой, Гордон, но, кажется, у тебя имелись дела поважнее, — прибавил Бенцони, покосясь на первого вице-губернатора.

— У меня и впрямь имелись дела поважней, — огрызнулся Гордон.

Бенцони закатил глаза к небу, расцвеченному пылающими красками роскошного заката.

— Надеюсь, твое возмутительное, скандальное, несуразное пренебрежение сильными мира сего однажды не приведет нас к глобальной катастрофе. Хотя, что до Милбэнка, то он, Гордон, расхваливал тебя на все лады и прочит тебе великолепную политическую карьеру.

Славословия в свою честь Гордона сейчас не интересовали. Его сейчас волновало лишь одна-единственная вещь.

— Значит, они не будут нас убивать?

— Нет. По крайней мере… не прямо сейчас.

Гордон с трудом перевел дух. Как невыносимо тяжко было скрывать все это, что он напуган до смерти. Еще немного — и ему самому, пожалуй, понадобились бы сменные брюки. Но у Бенцони имелось и другое приятное сообщение.

— И вот еще что, Виктория. Господин Верховный Канцлер сообщил мне чудесные новости о вашем брате.

Лицо Виктории мгновенно сделалось под цвет ее платья, травянистого цвета. Гордон прижал ее к себе. Бедняжка перестала дышать.

— Кит… он умер?

— Да что с вами?! Я ведь сказал — чудесные, а не ужасные и кошмарные.

Судя по рассказу Милбэнка, неофициальные переговоры с повстанцами зашли в тупик, и властям пришлось прибегнуть к силовому методу решения проблемы, то есть, спланировать и провести секретную и блистательную военную операцию, в результате которой лорд Ланкастер был освобожден из сэйнтистского плена. После чего, в целости и сохранности, их милость доставили в главный военный госпиталь Диса, где сейчас он находится под присмотром медиков.

— Но… он не пострадал? — спросила Виктория слабым голосом.

— По словам господина Милбэнка, брат ваш находится во вполне добром здравии, разве… у него обнаружились… небольшие провалы в памяти. По-научному это называется ретроградной амнезий.

— Как? Амнезией? — пролепетала Виктория и беспомощно поглядела на мужа.

— Успокойся, птенчик. Давай послушаем, что нам еще скажет господин Бенцони. Продолжай, пожалуйста, Юджин.

— Ну… пока трудно судить, с чем именно это может быть связано. Быть может, последствия контузии, полученной им при взрыве на заводе. Шок. Тяжелейшее нервное перенапряжение. Очевидно, вследствие этих причин лорд Ланкастер не помнит двух месяцев, что он провел в плену. А также взрыва на заводе. И событий пяти или шести часов, предшествующих взрыву.