Тень и искры - Дженнифер Ли Арментроут
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я это знаю. – Эш смотрел на родителей. – Мама умерла, потому что любила моего отца, умерла, когда я был еще в утробе.
Я застыла, услышав эти слова. Мое сердце замерло.
– Вот почему меня назвали Благословленным. Никто не понимает, как я пережил такое рождение.
Мне сдавило грудь.
– Любовь стала причиной их смертей задолго до того, как оба испустили последний вздох. Еще до того, как отец познакомился с матерью. Любовь – прекрасное оружие, которым часто пользуются, чтобы управлять другими. Она не должна быть слабостью, но становится ею. И платят за это невинные. Я никогда не видел от любви ничего хорошего.
– Ты. Ты произошел от любви.
– Ты в самом деле считаешь меня кем-то хорошим? Ты не знаешь о том, что я творил. О том, что делали с другими из-за меня. – Эш отвел взгляд, и его глаза приобрели стальной оттенок. – Мой отец любил маму больше всего в обоих мирах. Больше, чем следовало. И тем не менее не смог ее уберечь. Вот почему я ставлю эти условия. Правила, как ты их называешь. Не затем, чтобы утвердить власть над тобой или контролировать тебя. Но сделать то, что не удалось моему отцу. Позаботиться, чтобы ты не повторила судьбу моей матери.
Глава 28
Вечером, поужинав в одиночестве в своей комнате, я взяла мягкий плед и вышла на балкон.
Закутавшись, я стояла у перил. Весь день прошел как в тумане – я снова и снова прокручивала в уме то, что Эш сказал о своих родителях и о любви.
Я прерывисто выдохнула, глядя на серый двор. Его мать была убита, когда он еще находился в ее утробе. Я не могла…
К горлу подкатил ком. Не потребовалось логических рассуждений, чтобы понять: тот единственный раз, когда были нарушены правила в отношении супруги Первозданного, привел к смерти его матери.
К ее убийству.
Я смотрела на медленно темнеющую листву Красного леса. Во мне поднялось горе и сдавило грудь. Кто же убил его мать? Тот, кто убил и отца? Именно поэтому он так ослабел, что его стало возможным убить? Потому что он любил жену больше всего в обоих мирах? Должно быть, это сделал другой Первозданный. Я не знала, кто именно. Мне было известно только то, что записано о них жрецами и смертными, а этой информации слишком мало, чтобы составить какое-то мнение.
Вот почему его отец просил супругу? Но если его жену убили, зачем ему смертная невеста, которая будет еще более уязвимой?
Не потому ли, что он не боялся в нее влюбиться?
Но это тоже не имело смысла, ведь его любовь к жене уже причинила вред. Жива она или мертва – это ничего не меняло.
Бессмыслица какая-то. Должна быть причина, почему отец Эша это сделал, но так ли уж важна причина?
«Нет», – прошептал голос, казавшийся соединением голоса мамы и моего собственного.
А что важно, так это вероятность, что Эш… неспособен влюбиться из-за того, что случилось с его родителями. Я нисколько не сомневалась, что он верит в каждое слово, которое сказал о любви, и это было печально.
И ужасно.
Если он не позволяет себе влюбиться, то как мне это изменить? Проклятье, да я не могу продержаться и нескольких минут, не переча ему.
Мне не нужно было рождаться первой дочерью после заключения сделки. Кто угодно подошел бы для этого задания лучше, чем я. Возможно, даже крысища из Темных Вязов.
В отчаянии я села на край кушетки и повернулась к Красному лесу. Листва приобрела глубокий красновато-черный оттенок – знак, что наступила ночь. Я вспомнила, что сделала в ночь перед тем, как Эш пришел за мной. Перед тем, как случилось все с Тавиусом.
Я помогла Марисоль, потому что любила Эзру. Конечно, не такой любовью, которая связывала родителей Эша, но любовь… она и правда заставляет совершать глупости. Как бы отреагировал Эш, если бы узнал о моем даре, о том, что я могу остановить душу на пути в Страну теней и вернуть в тело здоровой и невредимой?
Как Первозданный Смерти он бы вряд ли обрадовался, узнав такое…
Движение во дворе отвлекло меня от размышлений. Я узнала высокую фигуру Эша. Как и в прошлый раз, он был один. И исчез в багровом мраке Красного леса.
* * *
Три дня спустя тупая боль вернулась, угнездившись в висках. И слабые следы крови, когда я чистила зубы. Боль была несравнима с той, которую я чувствовала в день, когда сир Холланд напоил меня своим чаем, но, стоя в глубокой тени тронного зала в окружении гвардейцев Первозданного, я боялась, что станет хуже. Я не помнила, какие травы были в мешочке, который оставил мне сир Холланд.
Переминаясь с ноги на ногу, переводила взгляд с возвышения из тенекамня на Первозданного, сидящего на троне. При виде него мое тело напряглось. Одетый в черное, с парчовой отделкой цвета железа на поднятом воротнике и с полосой богато вышитой ткани, перекинутой через грудь, он выглядел так, словно явился из теней самого звездного часа ночи. Он взирал на человека, идущего по центру зала к возвышению. Принимая просителей, Первозданный не надевал корону. За троном не висело знамен. Не было никакой церемониальной пышности. Гвардейцы, выстроившиеся вдоль ниши, не носили ливрей или парадных нарядов, зато были вооружены до зубов. У каждого на бедре крепился короткий меч, а в ножнах на спине – длинный. На ремнях, скрещенных на груди, висели гнутые кинжалы. Все клинки – из тенекамня.
– Ты всегда так вертишься? – прошептали справа от меня.
Я замерла, прекратив топтаться, и взглянула на Сэйона. Он смотрел прямо перед собой.
– Наверное? – ответила я, понизив голос.
– Говорил же тебе, нельзя ее сюда приводить, – заметил слева от меня Эктор.
За моей спиной усмехнулся Рейн.
– Боишься, что папочка Никтос рассердится, что позволил ей прийти сюда, и отправит тебя спать без ужина?
Я подняла брови. Папочка Никтос?
– Рассердится он не на меня, – ответил Эктор, наблюдая за просителем так же внимательно, как и Сэйон. – А на вас двоих, поскольку я единственный был против.
– Разве мы не команда? – спросил Сэйон. – Если достанется одному, то достанется всем.
– Я не из такой команды, – ухмыльнулся Эктор.
– Предатель, – проворчал Рейн.
Я закатила глаза.
– Меня даже не видно. Вряд ли
