Найон - Александр Эйпур

показал, что конфету сунул в левый карман, снял брюки и сложил на табуретке. Ну, который смелый?

Может, и не смелый, но приказ есть приказ. Заснул с именем любимой на губах, и приснилось, что все враги стоят вокруг табуретки, с окровавленными пальцами, ждут смерти. Их же утром уведут, комиссия за комиссией – а он успел утром вытряхнуть стекло в канализацию, ищите! Я вам ничего не должен.

Конфета тоже была не простая, отличный муляж, с крохотным кусочком оригинала, для запаха. Конфетой из пластилина их не обманешь, нужен хоть кусочек настоящей. А у кого утром пальцы во рту? Зализывай, зализывай, пока мамка не увидела. Так, ещё один себя выдал. Одни враги вокруг, расслабляться не дадут.

А на стекле есть следы крови, – Лампон, перед тем, как спустить в клозет, вывернул карман на ладонь и убедился, что хитрость сработала.

Теперь стоял перед дверью комнаты, где мамка портит бумагу. Столько чистой бумаги – и все хочет загрязнить словами. У неё целый шкаф ручек, их надо исписать, иначе новых не получишь.

А за конфету можно одну выпросить.

– Вызывали?

– Проходи, садись. – Мамка перевернула страницу журнала, сверилась с записями вчерашнего дня, захлопнула.

– Ты вчера получил много конфет. Ты же знаешь, от них стареют. А я не хочу отдавать тебя в город старым, кому старые нужны?

– Я не все съел.

– Выворачивай карманы.

– У меня нет ничего.

– Выворачивай!

Он и тут вышел победителем. Жизнь в детдоме всему научит. А вот такого поворота он не ожидал.

– Ты мне приносишь три конфеты, и я познакомлю тебя с одной девочкой. Ты с неё не спускаешь глаз. Имя сказать?

Он весь напрягся.

– Не надо. Если ты что-то заметила, то это неправда. Всё может показаться.

– Меня не обманешь. У меня за плечами восемь детдомов, а стала я мамкой после первого. Я все хитрости вижу – как на ладони. Лучше давай дружить, и я постараюсь прижать Ухареву. Мы его разжалуем в рядовые.

– Сколько надо?

– Десять.

– Я постараюсь. Можно начинать?

– Погоди. – Мамка вышла из-за стола, встала напротив, чтобы читать с лица. – Так что с Апазиной? Она нужна тебе?

Лампон не мог поднять глаз, был на грани взрыва эмоций. Приучал себя сдерживать эмоции, чтобы не показаться слабым. И вот как она его обложила со всех сторон, не оставила выхода. Могла и с Ухаревой провести такую же беседу: давай дружить против Лампона, разжалуем в простака.

Вроде бы неплохо придумано: я тебя сведу с Апазин, а ты мне потом будешь дань платить. До выпуска из детдома. Ты, мамка, гадость, каких свет не видел. Но я ничего тебе не скажу.

– Надо подумать.

– Ты дурак? Я вам устрою свидание.

– Она уйдёт.

– Я сделаю так, что останется. И будет слушаться. Ты сможешь её обнять, как конфету.

У него голова чуть не лопнула от взрыва: такие слова разбивают твою крепость как граната. Новую строить – будут мешать все, кто увидит развалины.

– Сколько?

– Ещё три. И поторопись, пока я не передумала.

Он бросился на коридор, схватил одного из слуг.

– Быстренько разыщи Коленьку Ивановича.

– Он уехал на совещание. Будет часа через три, не раньше. – Трое телят стояли рядышком, ждали указаний. Старший держал их при себе, чтобы отправить за новыми сведениями.

Лампон прикинул план, созревший в одно мгновение. Два выхода с этажа – хватит двоих.

– Двое со мной, остальные здесь: следите, с кем будет разговаривать мамка.

Расставив наблюдателей, Лампон приблизился к кабинету директора. Надорванный вчера пакет мог оказаться в том же ящике стола, если не улетел в урну, опустошённый.

Он глубоко вздохнул и потянул на себя ручку. Ещё никогда так быстро не перемещался, примерив на себя облик призрака. Само состояние понравилось настолько, что припоминал его вечером, лёжа в постели, да нахваливал, поглаживал себя по щекам.

В урне пакета не оказалось, дрогнувшей рукой потянул ящик. Два одинаковых пакета смотрели на него, один не начатый. Оба сказали: ты победил!

И тут до него дошло, что за ним кто-то наблюдает.

3

Коленьку Ивановича так и называли в министерстве: Коленька Иванович.

– Вы должны гордиться, дорогой мой, это признание! Если хотите, это ничуть не меньше, чем такие имена, как Гагарин и Пугачёва. Разумеется, главные имена известны только в наших кругах, куда нет допуска посторонним.

Коленьку Ивановича уговаривать не нужно, он в курсе дел. Разве только – напрямую ему не докладывают о падежах личного состава. Как бы ни прятали статистику, доходили до него сведения. В последние годы – особенно, когда он получил признание, в знакомые напросились и те, кого и не хотелось иметь. Но польза от них всё же имелась. Шаубардан, в миру – Евгений Александрович, имел доступ к статистике и очень осторожно сливал данные, не рассчитанные на уши непосвящённых.

По прибытии в министерство, прямо на вахте, Коленьку Ивановича попросили: как завершите плановые визиты, просьба зайти к Евгению Александровичу, очень просил.

Что удивительно, на сей раз от директора показательного детдома не стали скрывать, что дела пошли в разнос. Министр так и начал разговор:

– Мы не должны скрывать от своих правду, какою бы горькой она ни была. Увы, Коленька Иванович, мы на грани больших изменений; слово «потрясений» мы отложим до конкретного дня. Скажу больше, специалисты просчитали и предложили подумать над вариантом полного ухода в подполье. Мы не сможем, скорей всего, открыто встречаться, координировать мероприятия; одна надежда на курьеров. Само собой, за ними тоже начнётся охота, будут вырубать по звену, чтобы лишить нас связи. Я и сам готов взять в руки метлу и помахать где-нибудь на перекрёстке, ради общего дела. Но мы не должны отчаиваться, ни в коем случае! Наши неназываемые друзья всё ещё имеют преимущество в технологиях, частью секретных, которые придерживали вот для такого случая. А вот когда из наших рук вырвут денежные потоки, мы станем беззащитными. Охрана в первую минуту разбежится, и подполье станет нашим единственным спасением…

Коленька Иванович уважительно выслушивал министра,