Давид Бек - Раффи

Того, кто правит миром железным жезлом, народ карает рукой самого слабого из его рабов. «Смотри, ты такой же смертный, как те тысячи которых ты давишь своей пятой…»

Две чудовищные стихии — огонь и ветер — словно сговорились уничтожить все, что построила деспотическая рука на слезах и крови своих рабов. Действовали две стихии — ветер, как дыхание мести всевышнего, и огонь — как выражение проклятий угнетенного народа.

Пожар распространялся дальше, освещая все вокруг ослепительно ярким светом. Красавицы гарема в ужасе от внезапной опасности, полуголые, высыпали из своих комнат во двор. Эти несчастные, не найдя другого места, собрались во дворе и, как овечки, прижавшись друг к другу, дрожали и плакали. Они забыли про стыд и робость запертой в гареме женщины и горестными воплями молили о помощи. Их голоса привлекли внимание кызлара-агаси, властелина над девушками, который в бешенстве подошел к ним и с угрозой сказал:

— Сучки, это что за шум, зачтем вы собрались здесь? Не видите — на вас смотрят!

На крышах и в самом деле собралось много народу. Люди пытались разрушить смежную постройку, соединяющую гарем с конюшней, чтобы преградить дальнейший путь огню. Но то было против гаремных правил, чтобы посторонние мужчины видели ханских жен. В алом зареве пожара жены представляли собой живописное зрелищ — удивленные, растерянные среди этого светопреставления, словно женщины Помпеи или Геркуланума[161] во время извержения Везувия.

— Не слышите? Чего стоите? — рявкнул главный евнух.

— Куда нам идти? — спросили несчастные.

— В ад и в могилу! — быт ответ властелина над девушками. — Убирайтесь к себе!

— Скоро огонь доберется и до наших комнат, — осмелилась возразить одна из жен.

— Когда начнете гореть, тогда и прикажу вам выйти.

Женщины разошлись, каждая зашла к себе в опочивальню и в страхе стала дожидаться, когда языки пламени станут лизать степы ее комнаты.

Все ворота были открыты, чтобы жители крепости могли оказать помощь горящим… Только двери гарема охраняли сторожа, здесь запрещалось любое движение.

От собравшейся на кровле гарема толпы незаметно отделились трое и крадучись подошли к знакомой уже нам небольшой дверце на крыше. Один вынул из кармана ключ и отпер ее, все трое проскользнули за ним и заперли за собой дверь.

Первый из них сказал:

— Вы подождите здесь, а я схожу за ней.

Двое остались сторожить дверь с внутренней стороны, третий стал спускаться по темной лестнице. На последней ступеньке он остановился и посмотрел во двор гарема, который изредка освещался бликами пожара. Когда густые черные клубы дыма заволакивали огонь, двор погружался в темноту. Незнакомец выбрал одну из таких минут и бросился к опочивальне Зубейды-ханум. Евнуха Асада возле двери не оказалось. Бог знает где он был сейчас со своей набитой соломой подушкой. Незнакомец открыл дверь и вошел в комнату. Ханум сидела, обняв своего больного ребенка, грустная, погруженная в свои думы. Увиден ворвавшегося к ней мужчину, Зубейда в ужасе вскричала:

— Бери все, что хочешь, только, ради бога, не убивай ребенка!

Ей показалось, что пришел один из воинов Давида Бека, что бы ограбить и убить их. Но прибывший, подойдя, прошептал:

— Тише, не бойся, я здесь, чтобы освободить тебя и твоего ребенка. Не узнаешь меня? — Он снял огромную меховую шапку, и по плечам рассыпались длинные волосы.

— Боже мой, Паришан, это ты? — радостно воскликнула Зубейда. — Где ж ты была до сих пор? Оставила меня совсем одну…

— Тише, тише. Собирайся. Идем, пока не поздно. Потом все расскажу.

— Зачем? Куда ты меня ведешь? — растерянно спросила Зу-бейда.

— В надежное место. Там ты будешь свободна. Скорее, нельзя терять ни минуты. Войска Бека вот-вот войдут в крепость и тех, кого пощадил огонь, предадут мечу.

— Но куда идти? Куда ты ведешь меня? — повторила Зубейда не двигаясь с места.

— К Саре, — ответила служанка и взяла госпожу за руку. — Она тебе поможет. Сара здесь и ждет тебя на лестнице.

Госпожа ответила не сразу, сердце ее объяла глубокая печаль. Она прижала к глазам платок и, разрыдавшись, спросила:

— Ты мне предлагаешь бежать, Паришан?..

— Да, непременно… Надо сейчас же покинуть этот Содом, который гибнет пораженный божьим огнем…

Разговор был прерван чудовищным грохотом. Казалось, выстрелили сразу из сотен пушек. Полуразрушенная цитадель зашаталась в самом основании и чуть не развалилась на части.

Паришан подбежала к окну, выглянула во двор, который был весь в клубах дыма и пыли.

— Что это? — в ужасе спросила Зубейда.

— Обвалилась сторожевая башня главного евнуха! Конец его силе и власти! — злорадно рассмеялась Паришан. — Но огонь скоро перекинется на гарем!

В самом деле, обвалилась вышка, с которой властелин над девушками обозревал весь гарем. Рухнув, она погребла под собой и другие строения. Грохот извлек из уст сотен гаремных женщин громкие вопли и разбудил спящего на руках Зубейды ребенка.

Он открыл большие глазенки, увидел горящее красным светом окно и улыбнулся:

— Солнышко уже вышло… Я так долго спал?

— Да, сыпок, ты спал долго, — ответила мать, целуя его. — Но это не солнышко, это разожгли огонь.

— А для чего?

— Просто так.

— Наверное, что-нибудь жарят, да?

Мать не нашла что ответить и опять поцеловала сына. Видя, что уходят драгоценные минуты, Паришан еще раз поторопила госпожу:

— Ханум, мы опаздываем. Дай мне мальчика и закутайся в эту накидку.

Зубейда передала ребенка Паришан и поднялась.

— А куда мы идем? — с любопытством спросил мальчик.

— В сад, — ответила служанка, — там очень красиво, правда? — Красиво, — согласился мальчик, — там много яблок.

Паришан укутала ребенка в накидку, чтобы никто его не увидел. Мать тоже была готова. Волнение ее улеглось, надежда на свободу придала ей сил. Она покидала тюрьму, где страдала и тосковала семь лет и где оставила лучшие годы своей жизни. Но когда она выходила из комнаты, глаза ее увлажнились. Жилище — близкий друг человека, верный хранитель его тайн. Целых семь лег поверяла она свои горести этой роскошно обставленной комнате, где была заживо похоронена. Эти молчаливые степы были свидетелями ее слез, но утешить не могли. Теперь она покидала комнату, где прошли ее печальные дни.

Во дворе сновали какие-то люди. В темноте трудно было определить, кто они. Света не было, удушливый дым густым облаком обволакивал строения.

Когда вышли во двор, Зубейда спросила:

— Где сейчас Сара?

— На лестнице, с ней еще мужчина.

Услышав имя Сары, ребенок высунул из-под накидки Паришан головку и громко крикнул:

— Не хочу Сару, она плохая, она сделает мне больно!

Бедный ребенок вспомнил ту ночь, когда у него болело горло. Но Паришан успокоила малыша:

— Нет, дорогой, это не та