Влюбленные женщины - Дэвид Лоуренс

— Невозможно, — возразила Урсула. — Там все отсырели, и порох сырой.

— Не уверен, — сказал Джеральд.

— И я тоже, — поддержал его Беркин. — Когда англичане начнут взрываться en mass[130], останется только заткнуть уши и бежать.

— Такого не будет, — сказала Урсула.

— Посмотрим, — отозвался Беркин.

— Разве не удивительно, что так радуешься, покинув родину? — вступила Гудрун. — Какой восторг меня охватил, стоило только пересечь границу. И я сказала себе: «Здесь рождается новый человек».

— Не будь так жестока к бедной старушке Англии, — сказал Джеральд. — Мы ругаем ее, но в то же время и любим.

Урсула почувствовала в этих словах заряд цинизма.

— Возможно, — согласился Беркин. — Но это чертовски неудобная любовь, вроде любви к престарелым родителям, мучительно страдающим от разных неизлечимых болезней.

Гудрун подняла на него темные, широко открытые глаза.

— Так ты думаешь, надежды нет? — спросила она с обычной своей дотошностью.

Беркин уклонился от прямого ответа. Ему не хотелось отвечать на этот вопрос.

— Надежды на то, что Англия станет подлинной, неподдельной? Бог знает. Сейчас имеет место массовый отход от действительности, поголовный уход в нереальность. Англия могла бы стать живой, настоящей, если б не англичане.

— Ты полагаешь, англичанам придется исчезнуть? — настаивала Гудрун. Ее упорный интерес к его мнению казался странным. Возможно, она связывала ответ с собственной судьбой. Темные, широко раскрытые глаза остановились на Беркине, как будто она могла, как у оракула, узнать у него будущее.

Беркин был бледен. Ответил он неохотно:

— Ну, а что еще их ждет, кроме исчезновения? В любом случае они должны расстаться с фирменным знаком англичанина.

Гудрун смотрела на Беркина как загипнотизированная и не сводила с него широко раскрытых глаз.

— Что ты понимаешь под «исчезнуть»? — упорствовала она.

— Да. Ты имеешь в виду переворот в убеждениях? — вмешался Джеральд.

— Ничего я не имею в виду, — сказал Беркин. — Я англичанин и дорого заплатил за это. Я не могу говорить об Англии — я говорю только о себе.

— Да-а, — протянула Гудрун, — ты безмерно любишь Англию, Руперт, безмерно.

— И покидаю ее, — уточнил Беркин.

— Не навсегда. Ты еще вернешься, — сказал Джеральд, кивая с мудрым видом.

— Говорят, крысы бегут с тонущего корабля, — произнес с горечью Беркин. — Вот я и сбежал из Англии.

— Но ты вернешься, — повторил Джеральд, насмешливо улыбаясь.

— Tant pis pour moi[131], — отреагировал Беркин.

— Да он в гневе на свою родину, — рассмеялся довольный Джеральд.

— A-а, патриот! — сказала Гудрун с презрительной насмешкой.

Беркин никак не реагировал на последние реплики.

Гудрун еще некоторое время не сводила с него глаз. Потом отвернулась. Ее вера в него как предсказателя пропала. Теперь она ощущала себя ужасно циничной. Она взглянула на Джеральда. Для нее он был таким же необыкновенным, как кусок радия. Она чувствовала, что может погубить себя или познать все с помощью этого рокового живого металла. Гудрун улыбнулась своей фантазии. И что она будет делать, если разрушит себя? Ведь если дух, если личность разрушаема, то материя — нет.

Джеральд выглядел веселым и довольным жизнью, но в этот момент был рассеян и несколько озадачен. Гудрун протянула свою прекрасную руку в зеленой тюлевой пене и чуткими пальцами художника дотронулась до его подбородка.

— Какие они? — спросила она, улыбаясь странной, понимающей улыбкой.

— Кто? — От неожиданности глаза Джеральда удивленно расширились.

— Твои мысли.

У Джеральда был вид только что проснувшегося человека.

— Думаю, у меня их просто нет, — ответил он.

— Вот как! — И Гудрун мрачно засмеялась.

А Беркину показалось, что своим прикосновением она как бы убила Джеральда.

— А все-таки, — воскликнула Гудрун, — давайте выпьем за Британию… давайте выпьем за Британию.

Казалось, в ее голосе звучит безнадежное отчаяние. Джеральд рассмеялся и наполнил бокалы.

— Мне кажется, — сказал он, — Руперт имел в виду, что в англичанах должен умереть национализм, тогда они смогут существовать как независимые личности и…

— Наднациональные, — вставила Гудрун и, состроив ироническую гримасу, подняла бокал.

На следующий день они добрались до маленькой станции Хохенхаузен, конечного пункта крошечной железной дороги, протянутой в долине. Все утопало в снегу — в белой, безупречной колыбели из снега — свежего, морозного, засыпавшего черные утесы и серебристые просторы под голубыми небесами.

Они ступили на открытую платформу, со всех сторон окруженную снегом, и Гудрун съежилась, словно ее сердце сковал холод.

— Боже, Джерри, — сказала она, с неожиданной интимностью обращаясь к Джеральду. — Ты добился своего.

— О чем ты?

Гудрун слабым движением руки обвела пространство вокруг.

— Только взгляни!

Казалось, она боится идти дальше. Джеральд рассмеялся.

Они находились в самом центре горного массива. Сверху, со всех сторон нависали белоснежные складки снега — в этой долине каждый выглядел маленьким, беспомощным под безоблачным ясным небом; здесь все невероятно ярко сверкало — вечное и безмолвное.

— Тут чувствуешь себя маленькой и одинокой, — сказала Урсула — повернувшись к Беркину, она положила руку на его плечо.

— Не жалеешь, что приехала сюда? — спросил Джеральд у Гудрун.

Ее лицо выражало сомнение. Они спустились с платформы, прокладывая дорогу между сугробами.

— Просто чудо, — сказал Джеральд, с наслаждением вдыхая воздух. — Вот наши сани. Пройдем немного — вверх по дороге.

Все еще пребывая в нерешительности, Гудрун бросила тяжелое пальто на сани, то же сделал и Джеральд, и они отправились в путь. Вдруг женщина вскинула голову, натянула шапку на уши и бросилась бежать по снежной дороге. Ярко-синее платье развевалось на ветру, плотные алые чулки резко выделялись на белом фоне. Джеральд смотрел ей вслед: казалось, она бежит навстречу своей судьбе, оставив его позади. Он дал ей отбежать на некоторое расстояние, а потом, размяв конечности, пустился вслед.

Повсюду снежное безмолвие. Снег толстой шапкой лежал на широких крышах тирольских домов, утопавших в снегу по самые окна. Крестьянки в широких, длинных юбках, в платках, повязанных крестом на груди, и теплых ботах поворачивались и глядели вслед легконогой решительной девушке, проворно убегавшей от мужчины, который нагонял ее, но не мог победить.

Компания миновала гостиницу с раскрашенными ставнями и балконом; несколько коттеджей, наполовину похороненных в снегу; засыпанную снегом, тихо спящую мельницу у крытого моста, перекинутого через невидимый ручей, который они перешли по нетронутому глубокому снегу. Обычная тишина и ослепительная белизна вселяют бодрость, подталкивают к безумствам. Но полная, гробовая тишина ужасна, она пугает, наполняет душу одиночеством, замораживает сердце.

— Несмотря ни на что, здесь чудесно! — сказала Гудрун, глядя Джеральду в глаза странным и многозначительным взглядом. Его сердце радостно забилось.

— Хорошо, — отозвался он.

Казалось, по всем его членам пробежал сильный электрический разряд, мускулы напряглись, руки налились силой. Гудрун и Джеральд быстро шли по заснеженной дороге, границы которой были отмечены сухими ветвями деревьев, растущих через определенные промежутки. Они были независимы друг от друга — как разные полюсы мощной энергии — и чувствовали в себе достаточно сил, чтобы забираться в трудные места и возвращаться назад.

Беркин и Урсула тоже шли по снегу. Беркин уложил багаж, и сани тронулись. Урсула была возбуждена и счастлива, часто оборачивалась и хватала Беркина за руку, только чтобы убедиться, что он рядом.

— Такого я не ожидала, — сказала она. — Здесь просто другой мир.

Они вышли на заснеженную поляну. Здесь их нагнал возница с санями, колокольчики звонко разрезали тишину. Только через милю они увидели Гудрун и Джеральда, те стояли на крутом склоне возле розоватого, до середины занесенного снегом храма.

Потом они на санях преодолели глубокий овраг, над которым стеной возвышались черные утесы, — протекавшая внизу речка была погребена под снегом, а над всем этим простиралась мирная синева небес. Они проехали по крытому мосту, гулко стуча по доскам, потом снова по снегу, поднимаясь все выше и выше; возница шел рядом с санями, пощелкивая кнутом и выкрикивая что-то непонятное, вроде «ху-ху», но лошади шли резво. Мимо проплывали стены скал, но вот открылся просвет между скалами и снежной массой, и сани въехали в него.

Они продолжали ехать в гору, ощущая холодное великолепие дня, безмерную тишину гор и слепящий блеск заснеженных склонов.