Королева четырёх частей света - Александра Лапьер

плыли, как выглядят открытые ей острова, через какие страшные испытания они прошли. Короче, он инстинктивно старался ей понравиться, но и сам хотел много узнать.

Исабель нашла, что молодой человек хорош собой и приятен в беседе.

Высшие сановники провинции стали ей уже как близкие знакомые.

Она была словно дома, в Лиме, в придворном кружке вместе с приятелями — маркизами Каньете.

И тело, и ум её вернулись к старым привычкам. Она отливала себя по общей форме, проникалась общими обычаями. С безупречной лёгкостью впивала в себя запахи, цвета и звуки. Ни одна деталь не ускользала от неё. Женщины, даже белые, ходили по улицам свободно, без вуалей. На площадях они болтали с солдатами; те сами носили драгоценности и шелка. Как-то раз племянник губернатора дон Эрнандо де Кастро шепнул ей: здесь военные потому так роскошествуют, что шелка и камни очень просто купить в китайском квартале. Ну да, она поняла. Можно купить товары с Востока. Дёшево. А потом продать испанским купцам. А потом — на рынках Нового Света. Она отмстила это, и ещё разные отобранные для неё сведения.

Но больше всего она изучала сам город. С квадратными кварталами, как Лима. И, как в Лиме, здесь была королевская резиденция. Тёмно-серый дворец под огромной черепичной крышей. Она хорошо запомнила, что рассказал ей сосед, дон Эрнандо: дверные порталы и великолепные балконы верхнего этажа скопированы, вырезаны и отлиты мастерами из китайского квартала. Да и всё здесь сделано китайцами. Они построили даже дворцы на Пласа-Майор, тоже из серого камня, с бесчисленными окнами, ставнями, с гербами знатных фамилий над воротами. Испанский квартал окружали высокие стены со множеством бастионов, башен и фортов, с одной стороны выходившие на море, с другой на реку и тот самый китайский квартал Париан. С трёх сторон город обороняли пушки. Новая Кастилия — поистине так. Испания во всём великолепии.

И впрямь можно было подумать: она сейчас в Лиме перед отплытием. Как будто и не было экспедиции, как будто ничего не случилось.

Такой же собор с двумя колоколами, весело отзванивавшими «Те Deum». Такая же толпа туземцев и такое же сборище нищих в глубине собора. Такие же офицеры перед клиросом.

На благодарственной мессе она заняла такое же место — слева от алтаря, за балконом возвышения, назначенного для придворных дам. В нескольких шагах стоял епископ в такой же митре и такой же шитой золотом фелони. Ещё четыре священника совершали богослужение с такими же серебряными чашами и дарохранительницами. Кироса в чёрной одежде она видела так же в первом ряду, как и всегда. Диего с Луисом — такие же белокурые, краше прежнего. А остальные? Лоренсо? Марианна? Непроизвольно, словно забыв, что случилось за последние месяцы, она стала искать их взглядом среди сановников. И не нашла.

Вдруг собор в один миг для неё опустел. И даже Бог как будто оставил его.

Дон Альваро де Менданья не поклонялся большой статуе Божьей Матери Мореплавателей. Не воздымал над головой королевский штандарт, обернувшись к коленопреклонённым конкистадорам. От его высокой фигуры остались только шлем да красный султан — их она сама держала на подушке, словно между ног у неё растеклось пятно крови.

Только здесь, в своём мире, только сейчас она поняла, до какой степени несчастна.

Вдруг осознала: Альваро ушёл невозвратно; никогда она уже не услышит ни укоров его, ни советов, никогда они вместе не заснут в одной спальне, не разделят на кухне своё любимое «косидо берсиано»... А раз она осознала это — значит, её самой нет. Она умрёт.

Невозвратно. Ушёл — и не вернётся. Вновь и вновь она возвращалась к этому слову: невозвратно. Она-то всегда думала, что благодаря упорству и дисциплине, молитве и вере люди могут влиять на свою судьбу. Она-то всегда думала, что, показав изобретательность и отвагу, добьётся у Провидения того, в чём Провидение могло бы ей отказать...

Теперь она поняла: нет у неё оружия против этого. Смерть Альваро была повсюду. Она её носила в себе.

Вот тогда и случилось то, чего так долго ожидал Кирос: донья Исабель Баррето, гобернадора Маркизских и Соломоновых островов, первая и последняя женщина — аделантада испанского флота стала тем, чем была быть всегда: грудой тряпок. Тело её сползло с кресла бесшумно — только слегка прошуршали юбки.

Упала с тихим шорохом, как спадает платье...

Никто не пошевелился. Никто и не подумал сойти с места, чтобы помочь ей. Даже донья Эльвира, стоявшая сзади. Даже братья. Все неподвижно и удивлённо смотрели на пустое место, которое он оставила. Народ взволновался: Царице Савской дурно, Царица Савская упала! В глубине собора послышался шёпот, потом гул...

Но обморок продлился недолго. Она пришла в себя и встала сама.

Епископ продолжил службу. А после отпуста власти Манилы поторопились отвести её домой.

С большой помпой её провели через Пласа-Майор в приготовленные для неё апартаменты. За ней следовала свита с пожитками.

Когда все вошли, она захлопнула тяжёлую дверь дворца и скрылась под аркой патио.

* * *

Когда узнали, что прибыла донья Исабель, множество вопросов, как её принять и поселить по этикету. Вся колония погрузилась в глубокое недоумение. По протоколу только супруга губернатора имела право взять под крыло супругу аделантадо Менданьи. К несчастью, Дасмариньяс-младший был холост. Оставалась супруга генерал-лейтенанта дона Антонио де Морги, который тоже проживал в королевском дворце. Она, к несчастью, страдала лихорадкой и была не в состоянии принимать кого бы то ни было. Прочих благородных дам, которые могли бы поселить у себя сиятельную путешественницу, можно было пересчитать по пальцам. Идальго не брали сюда с собой жён. Они их оставляли дома в Испании. В крайнем случае, в Мехико. А в Маниле ни одна дама не имела прав старшинства, и кого бы из них ни выбрать, это могло задеть чью-то гордость и привести к неприятностям.

Тогда подумали о трёх монахинях, живших в совсем новом монастыре Санта-Клара. Но ещё прежде, чем сойти на берег, донья Исабель недвусмысленно объявила: в монастыре она жить не