Мясник - Мария Барышева

— Как его настроение? — спросил Виктор Валентинович, и блондинка улыбнулась сытой кошачьей улыбкой:

— Отвратительное!

— Это хорошо. Проходи, — сказал он, открывая дверь, и Сканер послушно шагнул вперед. Из большой комнаты хлынул рев телевизора — пальба, крики, взрывы — телевизор был включен почти на максимальную громкость, и Сканнер вскользь удивился тому, что этот кошмарный шум совершенно не был слышен в «кабинете». Одернув свой френч, он вошел в комнату.

Виктор рассказывал ему о своем Литераторе — хорошо рассказывал, красочно, так что под конец у Сканера сложилось довольно точное представление о том, кого он увидит. И все же в первое мгновение ему показалось, что у него останавливается сердце — несколько раз оно болезненно сжалось, бессмысленно дернулось, словно через него пропустили электрический ток, и Сканер поспешно хватанул губами приличную порцию воздуха. Он порадовался, что сейчас на нем повязка, скрывающая выражение лица — разглядеть выражение глаз с такого расстояния Литератор не смог бы. Сканер заставил себя шагнуть вперед, заставил держаться ровно и уверенно, заставил свои губы улыбнуться приветливой дружелюбной улыбкой.

— Здравствуй, Юра, — произнес он и остался доволен своим твердым голосом. — Очень рад, наконец, с тобой познакомиться. Виктор Валентинович очень много о тебе рассказывал.

В последнее время Светлана Матейко жила удивительно легко, и в редкие моменты задумчивости, если это рассеянное и, как правило, ни к чему не приводящее перебирание мыслей и фактов, можно было назвать задумчивостью, она сделала вывод, что дождалась, наконец, счастья. Счастье — это когда у тебя есть все, кроме проблем. Прежде ее окружала глухая стена, тщательно отделявшая от людей, и не просто отделявшая — защищавшая, стена, возведенная из собственной ненависти, подозрительности и агрессивности. Света боялась людей и ненавидела их до судорог — в каждом взгляде ей чудилось презрение, за каждым словом мерещилась насмешка, и в ответ на это она то и дело начинала либо истерично кричать и ругаться, либо пускала в ход маленькие кулачки и острые ухоженые ногти — только это могло подействовать — она поняла это давно, еще в пятом классе, так отвечая на бесчисленные насмешки одноклассников, — маленькая, худая, с наголо остриженной после лишая головой под смешной цветастой косынкой. Рассказать обо всем было некому, потому что мама была всегда занята, а папа сидел в тюрьме, и все об этом знали. Потом Светочка Матейко выросла, из худой замухрышки превратилась в миловидную девушку, волосы на голове давным-давно стали красивыми, пышными, папа сидел уже не в тюрьме, а в кресле директора солидной фирмы и размазал бы по стене любого, посмевшего нелестно отозваться о любимой дочуре. Все изменилось, но психика, в детстве податливая, как теплый пластилин, так и осталась смятой, и осталась стена — выросла вместе со Светой, и до недавних пор человек, просто сказавший бы миловидной девушке что-нибудь вроде «Какая симпатяшка!», или просто «Привет!», или как-то не так посмотревший, рисковал крепко получить по лицу. И не было ничего удивительного в том, что со Светой никто не общался.

Но после очередной поездки в Крым и встречи с некоей Натальей Чистовой вдруг произошло чудо. Стена рухнула, и за ней оказались люди — веселые, необычайно привлекательные существа. Светочку подхватила высокая волна восторга и сумасшедшего жизнелюбия и понесла на своем гребне в бесконечность. Жизнь превратилась в нескончаемый праздник. Светочка говорила и не могла наговориться. У нее появилось множество друзей и знакомых, и она действительно была счастлива. Встречая бывших одноклассников, некогда осыпавших ее насмешками, Светочка кидалась им на шею. Она была рада им всем.

Возможно, преображение Светы после встречи с Чистовой развивалось бы по несколько иному пути, будь материальное положение Матейко хоть немного похуже и обладай она простым и здоровым умом. Но Светочку ничто не волновало. Ее не волновала политика, потому что она в ней ничего не понимала. Ее не волновали войны, потому что они были далеко. Ее не волновало одиночество, потому что теперь ее всегда окружало множество людей, и дни и ночи напролет она проводила в клубах, барах или у кого-нибудь в гостях. Ее не волновала повседневность, потому что она ее не замечала. И, конечно, ее не волновали деньги — до сих пор родители давали ей достаточно, да и новый приятель не обижал. Мысли Светочки порхали туда-сюда — веселые, беспечные, а люди… людей было много, и она плохо запоминала их лица, они выскальзывали из памяти, как плохо закрепленные фотографии из альбома, — все люди казались ей знакомыми. Поэтому она вовсе не удивилась, когда однажды ранним вечером на улице к ней подскочила какая-то девчонка примерно ее возраста, хорошо одетая и ярко накрашеная, и принялась теребить ее и обнимать.

— Светка! Привет! Ну, ты изменилась, вообще! Я тебя с трудом узнала! Здорово выглядишь! А ты что, не узнаешь?! Ну здрассьте! Володарская! Рая Володарская! Ну, господи, из вэ-класса! Вспомнила?! Ты меня еще на соревнованиях по плаванию утопить пыталась!

Света недоуменно моргала всего лишь мгновение. Фамилия была знакомой, лицо тоже казалось знакомым, а веселый голос вызвал мгновенную ответную радостно-дружелюбную реакцию и желание немедленно поговорить. Чмокая новообретенную подружку в ответ, она и подумать не могла, что веселый голос Раи предназначался не столько для нее, сколько для прохожих, точнее, для какого-то одного человека, который, возможно, мог сейчас за ними наблюдать.

За эти несколько дней Вита проделала огромную работу, собирая сведения о Светочке-Сметанчике в прошлом и настоящем. Она побывала в ее школе, побывала в старом дворе, ненавязчиво побеседовала с вездесущими соседями в новом, особенно со старушками, которые сидели на скамейках в любую погоду и всегда все о всех знали, походила за самой Светой и понаблюдала за ее поведением. Много позже, сравнивая Свету новую со Светой старой, Вита надолго задумалась. Эти две Светы были решительно друг на друга непохожи. Если до крымской поездки Матейко походила на ежа — злого, но относительно смышленого ежа, то теперь она больше всего напоминала растекающийся кисель — нечто очень веселое, очень болтливое, глуповатое и совершенно аморфное. Складывалось впечатление, что из Светы выдернули некий стержень, и теперь она рассыпалась в совершеннейшем беспорядке. Судя по всему, она была вполне довольна нынешней жизнью, но для Виты, привыкшей изучать людей, эта перемена казалась жутковатой и нездоровой. Наташа сказала ей, что убрав агрессивность Сметанчика, она могла тем самым поднять на поверхность нечто другое, но, в конце концов, это были только Наташины предположения. Света действительно изменилась — сильно изменилась, но как, почему — обдумывать это Вита пока не решалась — слишком уж все это было… было… и слово-то не находилось. Наташа просила ее только узнать, что происходит с ее клиентами — в этом и заключалась работа Виты. Что ж, она будет представлять ей отчеты, а там уж Наташа пусть думает сама. И на время работы Вита решила напрочь отсечь от себя все то, что произошло с ней недавней ночью, когда Наташа показала ей свою картину, — просто забыть об этом, и составлять психологический портрет Сметанчика так, как и всегда.