Изменник - Хелен Данмор

— Я хорошо с тобой обращаюсь, — говорит Волков. — Это ты понимаешь? Я помню, что ты иркутский пацан…

В дверь стучат. Женский голос произносит: «Простите, товарищ Волков, срочный телефонный звонок. Вы ответите у себя, или в приемной?»

— В приемной. Очистите помещение. И вызовите сюда двух человек для охраны заключенного.

Охранники стоят по обе стороны стула Андрея. Они бы с удовольствием выдернули из-под него стул, но Волков, уходя, бросил через плечо: «Он должен сидеть на этом месте».

Волков отсутствует уже долгое время. По меньшей мере час, а то и два. В комнате нет часов. Андрей ушел глубоко в себя. Он не станет ни о чем думать, просто воспользуется мирной передышкой. Охранники не пихают и не бьют его. В комнате тепло. За окном поднялся ветер, спустились сумерки. Падает снег, но не настолько густой, чтобы заслонить узор ветвей. Он в Москве, на Лубянке. В городе жизнь идет своим чередом. Все так же стучит печатная машинка. На столе перед ним стоит стакан с водой, полный на треть. Он раздумывает, не спросить ли ему, можно ли допить воду, но решает этого не делать. Он не хочет вызвать враждебность охранников. Этих двоих он никогда раньше не видел, но они явно рангом повыше, чем Головастый и Белка.

Но машинистка вроде как их не боится. В какой-то момент она перестает печатать, открывает к ним дверь и заходит в комнату. С заигрывающими нотками в голосе она спрашивает:

— Кто-нибудь из вас, мальчики, хочет чаю?

Да, говорят они, кивая головами, они с удовольствием выпьют чаю, сахару побольше, пожалуйста.

Спустя некоторое время машинистка возвращается с двумя стаканами чая, над которыми вьется горячий пар.

— Вы очень любезны, — говорит один из охранников. — Благодарю вас.

Она продолжает стоять и, Андрей видит краем глаза, кокетливо улыбается. Невероятно, но, похоже, она находит охранника привлекательным. Андрей чувствует аромат чая. Настоящего чая. Охранник делает глоток.

— Не представляю, как вы можете пить его таким горячим, — говорит машинистка.

— Всегда пью такой.

— У него стальная глотка, — одобрительно замечает второй охранник.

— Мой отец тоже всегда пил кипяток, — говорит машинистка. — Настоящий мужчина.

Она выходит. Охранники переглядываются.

— Приятный чаек, — многозначительно говорит Стальная Глотка.

— Если сможешь его заполучить, — поддакивает второй.

«Похоже, они уверены, что в комнате нет микрофона, — думает Андрей. — Наверняка Волков обладает достаточной властью, чтобы это устроить».

Он перешагнул предел усталости. Теперь он не испытывает ни напряжения, ни даже страха. Каждая минута полна настолько, что он мог бы прожить всю свою жизнь целиком внутри любой из них.

«Я живой, — думает он. — Все завершилось».

Уже темно и очень поздно, когда возвращается Волков. Андрея один раз вывели в туалет, но он так ничего не ел и не пил. Он просто сидел, не двигаясь, почти не думая. Сейчас, может быть, полночь, а может, только середина вечера. Стук печатной машинки в приемной прервался на некоторое время и опять возобновился. Наверное, они работают по сменам, так же как охрана и следователи. Когда Волков заходит в кабинет, охранники вскакивают и вытягиваются по стойке смирно, взгляды их фиксируются на какой-то точке вдалеке. Андрей тоже поднимает глаза.

Волков полумертв от усталости. Лицевые кости, обтянутые кожей, как будто выступили резче. Он в парадной форме со всеми орденами, как будто был на балете. Волков отпускает охранников, и они вываливаются в приемную. Кто-то продолжает печатать. Неужели они никогда не останавливаются? Клацанье клавиш прекращается, и до него доносится неясное бормотание голосов. Но он не должен думать о том, что происходит в приемной. Он должен сосредоточиться на Волкове, который бросает на стол папку и тяжело садится.

Он кладет на столешницу руки ладонями вниз, растопыривает пальцы и смотрит на них так, будто прежде никогда не видел.

— Ты иркутский пацан, — говорит он, словно ничто не прерывало их беседы. — Не волнуйся, скоро ты снова увидишь родные края.

Андрей понимает его мгновенно, будто их сознания слились в одно. Волков говорит, что его не расстреляют и не забьют до смерти. Ему не суждено сгинуть в подземельях Лубянки. Его будут судить, вынесут приговор и отправят в лагерь. Все уже решено, по крайней мере у Волкова в голове, а значит, это случится. Это в его власти.

Сознание Андрея одновременно затопляют две несочетаемые эмоции: радость и ярость. Он не умрет. Теперь он это знает. Но он также знает, какой страх пережил, и как он зол на Волкова, заставившего его пережить этот страх.

Никакой вероятности, что он выйдет на свободу, не существовало с самого начала. «Ты знал это, — говорит себе Андрей. — Ты не ребенок». За арестом и следствием следуют обвинение и заключение. Если повезет, это будет пятерка. А самое большое, что ему могут дать, — десять лет.

— Саботажники, — бормочет Волков, все еще рассматривая тыльные стороны своих ладоней, будто на них написан ответ, — предатели, преступники, шпионы… Ты можешь себе представить, с какими подонками приходится иметь дело? — Он сжимает кулаки. Опираясь на них, он поднимает свой вес, и стул с грохотом падает у него за спиной. Он наклоняется через стол, тяжело дыша. — Почему они это делают, а? Ты мне можешь сказать? Почему эти суки думают, что им это сойдет с рук?

Андрей заставляет себя сидеть неподвижно. Кто эти «они»?

Волков сверлит его взглядом.

— Не знаешь, да? — спрашивает Волков. — Ты, сукин сын, ничего не знаешь. Сидишь тут, в своем маленьком внутреннем мире. Ты на Лубянке, дружок! Тут становится жарко! Или ты действительно ни черта не понимаешь? Послушай, теперь я тебя понимаю! Ты допустил ошибку, только и всего. Попал в дурную компанию. Проявил недостаточную бдительность. Но ты понравился моему сыну, и для меня это кое-что значит. Левина — еврейская фамилия, но она ведь не еврейка, твоя жена. Не волнуйся, мы все про нее знаем. Она вне подозрений. А вот они — евреи, большинство из них. Скоро тут все вскипит, друг мой. Скоро им всем предстоит вариться в одном котле. Слушай, ты нравился моему сыну. Для меня это кое-что значит. — Волков обильно потеет. От него разит водкой. —