Игра в бисер - Герман Гессе

Потом он поднес инструмент к губам и заиграл мелодию, посмотрел на горные вершины в мягко сияющей дали, услышал, как отзвучали сладкие переливы набожно-веселой песни, и ощутил себя в единении и согласии с небом, горами, песней и сегодняшним днем. Ему приятно было осязать между пальцами гладкую круглую деревяшку и думать о том, что, кроме платья на его теле, эта маленькая флейта – единственное имущество, которое он позволил себе унести из Вальдцеля. За долгие годы вокруг него скопилось нечто вроде личного достояния, в особенности записи, тетради с выписками и тому подобное; все это он оставил, пусть пользуются в Вальдцеле, кто захочет. Но маленькую флейту он взял с собой и радовался, что она с ним; это был скромный и милый товарищ в пути.

На следующий день путник прибыл в столицу и явился в дом Дезиньори. Плинио сбежал ему навстречу по лестнице и взволнованно обнял его.

– Мы с таким нетерпением и беспокойством ожидали тебя! – воскликнул он. – Ты сделал великий шаг, друг мой, да принесет он нам всем благо! Но как они тебя отпустили? Вот никогда бы не поверил!

Кнехт засмеялся:

– Как видишь, я здесь. Но об этом я расскажу тебе позднее. А сейчас я хотел бы прежде всего приветствовать моего воспитанника и, разумеется, твою супругу и подробно с вами договориться, в чем будут состоять мои обязанности. Мне не терпится приступить к работе.

Плинио позвал горничную и велел ей тотчас же привести сына.

– Молодого господина? – с видимым удивлением спросила девушка, но тут же быстро удалилась, а хозяин дома проводил друга в отведенную для гостя комнату и с увлечением начал ему рассказывать, как он все обдумал и приготовил к приезду Кнехта и к его совместной жизни с Тито. Все устроилось так, как желал Кнехт, даже мать Тито после некоторого сопротивления поняла справедливость его требований и подчинилась им. У них была небольшая дача в горах, названная Бельпунт и живописно расположенная на берегу озера; там Кнехт со своим воспитанником поживут некоторое время, заботиться о них будет старая экономка, она уже на днях туда уехала, чтобы все подготовить. Разумеется, там они пробудут недолго, самое большее до прихода зимы, но именно на первое время такое уединение будет им обоим только полезно. Ему, Плинио, это приятно еще и потому, что Тито очень любит горы и Бельпунт, всегда рад пожить там и согласился на это без возражений. Дезиньори вспомнил, что у него есть папка с фотографиями дома и окрестностей; он повел Кнехта в свой кабинет, начал быстро искать, нашел, раскрыл папку и принялся показывать фотографии и рассказывать гостю о доме, о комнате в крестьянском стиле, о кафельной печи, беседке, купальне у озера, водопаде.

– Нравится тебе? – допрашивал он его настойчиво. – Будешь ли ты себя там хорошо чувствовать?

– Почему же нет? – ответил Кнехт спокойно. – Но где Тито? Прошло уже много времени, с тех пор как ты за ним послал.

Они поговорили еще немного о том, о сем, потом послышались шаги, дверь отворилась и кто-то вошел: это был не Тито и не посланная за ним служанка. Это была мать Тито, госпожа Дезиньори. Кнехт встал, чтобы поздороваться с нею, она протянула ему руку, улыбнулась несколько принужденной улыбкой, и он заметил, что этой улыбкой она старается скрыть какую-то заботу или огорчение. Не успела она сказать гостю несколько приветственных слов, как уже повернулась к мужу и поспешила высказать мучившую ее новость.

– Какая неприятность! – воскликнула она. – Представь себе, мальчик исчез, его нигде не нашли.

– Ну, наверное, вышел пройтись, – успокаивал ее Плинио, – сейчас вернется.

– Боюсь, что это не так, – сказала мать. – Его нет с самого утра. Я давно заметила его отсутствие.

– Почему же я только сейчас узнаю об этом?

– Я с минуты на минуту ждала его возвращения и не хотела напрасно тебя тревожить. Сначала я и не предполагала ничего худого, думала, что он вышел погулять. Но когда он не явился к обеду, я начала беспокоиться. Ты тоже не обедал дома, иначе ты сразу бы все узнал. Но я и тут себя уговаривала, что он просто по небрежности так долго заставляет меня ждать. Оказывается, дело не в этом.

– Разрешите спросить, – заговорил Кнехт, – молодой человек знал о моем скором приезде и о ваших планах относительно нас обоих?

– Разумеется, господин Магистр, и он был по видимости доволен этими планами, во всякое случае, он предпочитает получить такого учителя, как вы, нежели снова быть отправленным в какую-нибудь школу.

– Ну, тогда все в порядке, – заметил Кнехт. – Ваш сын, синьора, привык к большой свободе, особенно за последнее время, и перспектива попасть в руки воспитателя и укротителя, естественно, отнюдь ему не улыбается.

Вот он и улетучился в такую минуту, когда его еще не сдали с рук на руки новому наставнику, надо полагать, не столько надеясь избежать предназначенной ему участи, сколько имея в виду, что он ничего не проиграет, выгадав время. Помимо этого, ему, очевидно, хотелось натянуть нос и родителям, и только что нанятому педагогу, а заодно дать выход раздражению против всего мира взрослых и учителей.

Дезиньори понравилось, что Кнехт не воспринял этот инцидент трагически. Но сам он был сильно расстроен и озабочен, любящему отцовскому сердцу уже мерещились все мыслимые опасности. Кто знает, может быть, Тито всерьез решил убежать, может быть, даже задумал учинить над собой дурное? Да, все, что было неправильно или упущено в воспитании мальчика, теперь мстило за себя, как раз в ту минуту, когда родители надеялись поправить дело.

Вопреки совету Кнехта, он настаивал на том, что надо предпринять какие-то шаги; не в силах покорно и бездеятельно ожидать удара, он взвинтил себя до высшей степени нетерпения и нервной возбужденности, чем вызвал молчаливое осуждение своего друга. Поэтому решено было послать слуг в несколько домов, где Тито бывал у своих сверстников и товарищей. Кнехт обрадовался, когда госпожа Дезиньори вышла, и он остался с другом наедине.

– Плинио, – сказал он, – у тебя такое лицо, словно ты уже хоронишь своего сына. Он не маленький ребенок и не мог ни попасть под машину, ни объесться волчьих ягод. Возьми же себя в руки, дружище! Пока сыночка нет дома, разреши мне ненадолго вместо него взять в учебу тебя. Я наблюдал сейчас за твоим поведением и нахожу, что ты не в форме. В то мгновение, когда атлет неожиданно оказывается под ударом или под давлением, его мускулы сами собой производят необходимые движения, растягиваются или сокращаются и помогают ему овладеть положением. Так и ты, ученик Плинио, в то мгновение, когда ты почувствовал удар, – или то, что преувеличенно воспринял как удар, – должен был применить первое средство защиты при душевных травмах и вспомнить о замедленном, тщательном дыхании. Ты же вместо этого дышишь, как актер, который должен изобразить крайнее потрясение. Ты недостаточно хорошо вооружен, вы, миряне, по-видимому, совершенно по-особому уязвимы для страданий и тревог. В этом есть нечто беззащитное и трогательное, порой же, когда дело идет о подлинном страдании и мученичество имеет смысл, – даже величественное. Но для повседневной жизни такой отказ от обороны – негодное оружие; я позабочусь о том, чтобы сын твой был вооружен лучше, когда ему это понадобится. А теперь, Плинио, будь добр, проделай вместе со мной несколько упражнений, чтобы я убедился, действительно ли ты все окончательно забыл.

С помощью дыхательных упражнений, проделанных под его строго ритмическую команду, Иозеф отвлек друга от самоистязания, после чего тот согласился выслушать разумные доводы и подавил в себе страх и тревогу. Они поднялись в комнату Тито; Кнехт с удовольствием разглядывал разбросанные в беспорядке вещи мальчика, взял с ночного столика у кровати книгу, заметил торчащий из нее листок бумаги и вот – это оказалась записка с весточкой от пропавшего. Кнехт со смехом протянул листок Дезиньори, и лицо Плинио тоже посветлело. В записке Тито сообщал родителям, что сегодня рано утром уезжает один в горы и будет ждать нового наставника в Бельпунте. Он просил извинить ему эту небольшую вольность, он разрешил ее себе, прежде чем его свобода опять будет столь досадно ограничена, ему ужасно не хотелось проделать это короткое, но чудесное путешествие в сопровождении учителя и в роли поднадзорного или пленника.

– Я вполне его понимаю, – заметил Кнехт. – Завтра я последую за ним и застану его уже на месте, в твоем загородном доме. А теперь прежде всего ступай к жене и сообщи ей, в чем дело.

Остаток дня в доме царило веселое и спокойное настроение. В тот же вечер Кнехт, по настоянию Плинио, коротко рассказал другу о событиях последних дней и о своих двух беседах с Магистром Александром. В этот вечер он записал также примечательный стих на листке, хранящемся в настоящее время у Тито Дезиньори. Повод к тому был таков.