Русский город Севастополь - Сергей Анатольевич Шаповалов

быстро. Иной раз Павел только подумает, что ему необходимо, а Самылин уже делает. В чём только не разбирался. Обувку починить – легко; оружие отладить – сейчас же возьмётся, по винтикам раскрутить, почистит, смажет. Что-нибудь достать – только попроси – всё добудет. Всегда чисто выбрить, форма выглажена, аккуратный во всем…. Ну чем не идеальный ординарец? Самое ценное – не пьяница.

Войдя в холл гостиницы, Павел увидел с десяток пехотных офицеров. Они пили вино, дымили папиросками, оживлённо разговаривали, шутили.

– Простите, Павел Аркадьевич, – подбежал к нему хозяин, старый грузный еврей. – Тут дело такое неудобное. Новые дивизии прибыли. Приказано офицеров разместить в гостинице, а комнат не хватает. Могу ли я к вам подселить пару человек?

– Так, делать нечего, подселяйте, – согласился Павел.

Он вскоре познакомили с новыми соседями. Молодой подпоручик Саврасов напоминал хищную птицу: худой, с густыми бровями и большим крючковатым носом. Поручик Константинов высокий красивый, с пышными русыми усами.

– Такая с нами история в пути приключилась, – рассказывал подпоручик Саврасов, когда они рассовали вещи по углам и сели за чай. – Ехали мы от Перекопа к Симферополю. Остановились на одной из станций лошадей сменить. Содержатель попался хитрый еврей. Ни в какую не хотел давать лошадей, да ещё отвечал дерзко. Кулаки так и чесались дать ему в морду. Мы устроились на постоялом дворе. Не гостиница – вонючий клоповник. Встретили в харчевне старого майора, он и говорит нам: поосторожнее с этим чёртом-смотрителем. Указ, мол, есть такой: если офицер побьёт станционного служащего, то обязан выплатить двадцать пять рублей штрафа в казну. Так эта сволочь, пользуясь сим указом, задевает проезжающих, провоцируя, чтобы ему дали в рожу, а после грозит подать жалобу. В конце концов, сходятся с обидчиком на десяти рублях без огласки. И эта гнида себе уже неплохой капиталец на том сделал. Каково вам? Кто-то едет Отечество спасать, а кто-то на патриотизме наживается. Нашего брата – офицера много нынче на фронт прёт. Представляете? Вот и ждали бы мы неделю лошадей, если бы не поручик Константинов.

– Ладно вам! – махнул рукой Константинов. – Экое геройство – грача проучил.

– Нет, вы послушайте, послушайте, – не унимался Саврасов. – Заходит Платон Павлович в конторку к нему, аккуратно, так, кладёт перед ним двадцать пять рублей. «Это что?» – спрашивает тот. «За ваши увечья», – отвечает, да как даст ему в ухо. Жидёнок вместе со стулом так на пол и грохнулся. Вскочил, всего трясёт. Начал пугать: у него, мол, прокурор знакомый; он жалобу подаст… «Так, деньги же я вам дал, – возражает Платон Павлович. – Но, это я вас только на пять рублей огрел. Надобно на всю сумму изувечить. А потом, мои товарищи ещё собрали денег, так что вам, сударь сегодня несладко достанется». «Это произвол!» – закричал смотритель. «Нет, – спокойно отвечает Платон Павлович. – Это вы хотите меня убить, – и кладёт на стол перед смотрителем обнажённую саблю. – Со мной свидетели: я вас ударил – признаю, а вы кинулись на меня с оружием. Я вынужден был защищаться. Вы завещание написали?» – И достаёт пистолет, взводит курок…. «Погодите вы! – закричал станционщик. А у самого аж глаза от страха из орбит вылезают. – Не нужны мне ваши деньги! Дам я вам лошадей. Убирайтесь вон!» Так и уехали.

– Как это вы лихо? – рассмеялся Павел.

– Я в Малороссии вырос, знаю этих шинкарей да трактирщиков. У меня с ними разговор короткий, – ответил поручик Константинов.

После чая офицеры ушли к своему полку, а Павел скинул шинель, стянул сапоги, лёг на кровать и тут же уснул. Гремела канонада, стекла в окнах позвякивали, вздрагивал пол. С потолка осыпалась побелка. Топал строй солдат на улице. Где-то на бульваре играл оркестр…. Снился Петербург весной, Лили в белом воздушном платье. Он танцевал с ней. Потом почему-то вёл какой-то глупый разговор с товарищами по инженерному училищу о Боге, о смерти….

Самылин разбудил его, когда лучи заходящего солнца окрасили стены комнаты в огненные тона. Все так же звякали стекла от выстрелов с бастионов. Все так же подрагивал пол. Самылин принёс из кухни пшеничной каши, кусок варёной говядины и крепкого чаю.

Как только начало темнеть, Павел повёл солдат на четвёртый бастион. Шли быстро. Под ногами рытвины от снарядов, воронки от бомб, кучи камней. К ним пристроилась пехотная рота. Возглавляли роту соседи Павла: подпоручик Саврасов и поручик Константинов. Они пожали Павлу руку.

– Никак вместе воевать будем, – обрадовался Павел.

– Поглядим, что твориться в вашем хозяйстве, – сказал Саврасов.

Поднялись на Бульварную высоту, миновали Язоновский редут. На самом четвёртом работа кипела вовсю. К ночи канонада стихала, и надо было быстро устранять разрушенный за день бруствер, поменять разбитые орудия, пополнить боезапас. Матросы суетились возле пушек. Земля вздрагивала, когда орудие выплёвывало из себя струю дыма с огнём. На миг всё вокруг озарялось: пушки, солдаты, насыпи с амбразурами – и снова исчезало во мраке. Рабочие с дневной смены поправляли разбитый фас, откапывали заваленные пушки. За горжевой насыпью на столбике стояла иконка. Перед ней подрагивали огоньки свечек. Под иконкой в ряд лежали убитые уже без сапог и без шинелей. Глаза прикрыты, руки сложены на груди. Рота остановилась возле иконки. Солдаты сняли фуражки, прошептали молитву.

– Гляди-ка, – промолвил один из солдат. – У всех руки на груди, а у этого вдоль тела. Не порядок.

– Мусульманин, – пояснил другой.

– Так чего же он под православной иконой лежит.

– А куда его? Бог для всех един, что для нас, что для него. Молимся только по-разному.

Павел отправил одного из рабочих к сапёрному капитану Тонгалю, доложить о прибытии ночной смены.

– Жаркое место, – сделал вывод Константинов, оглядывая бастион. Битые орудийные станки, развороченные туры, кучи земли. Ядро с шипением пронеслось над головами. Все невольно присели.

– Жутко, – тихо подтвердил Саврасов. – Но, ничего, обвыкнемся. Под Силистрией похуже бывало.

Бомба упала прямо возле солдат и с шипением завертелась, брызгая огнём. Все бросились от неё прочь. Саврасов с Константиновым упали на землю. Павел спрятался за кучу фашин. Но бомба повертелась, пошипела и затихла.

– Уснула! – выдохнул кто-то из солдат.

– Дак, ясно – ночь уже, – пошутил другой. – Спи спокойно, подруга.

Но все смотрели на затихший чугунный шар с опаской: а вдруг рванёт. Никто не осмелился вылезать из укрытия.

– Эй, пяхота! – раздался задорный оклик от орудия. – В штаны не наложили? А то, чего-то пахнуло родным и тёплым.

Матросы дружно грянули смехом.

– Не боись, и не такое видали, – ответил старый унтер-офицер. – Ты своё дело знай.

– Что это храпит? – спросил Константинов, вставая и отряхивая шинель.

– Вон, куль какой-то, – заметил Саврасов. – Так это