Таис Афинская - Иван Ефремов

Обычно присутствовали несколько философов, богатые ценители искусства, поэты, черпавшие вдохновение в мудрых беседах, путешественники из дальних стран, до которых дошла весть об открытом доме знаменитого художника.

Лисипп, давний друг афинянки, орфик высокого посвящения, обнял Таис за плечи. Оглядевшись, он поманил замершую у входа Эрис и молча указал на широкую скамью, где сидели двое его учеников. Эрис блеснула глазами в их сторону и уселась на краешке, подальше от веселых молодых, людей. Те посылали ей восхищенные и многозначительные взгляды, дополненные жестами. Тщетные попытки! С таким же успехом они могли привлечь внимание любой из статуй, в изобилии украшавших мастерскую, дом и сад Лисиппа!

— Пойдем, афинянка, я покажу тебе старого друга и твоего соотечественника скульптора Клеофрада. Он презирает войну, не делает статуй царей и полководцев, только лишь жен, а потому не столь знаменит, как того заслуживает. К тому же он знает тебя…

Таис собралась возразить, но слова застряли у нес в горле. Эти жесткие голубые (глаукопидные, как у самой Афины) глаза, шрамы на лице, под густой седой бородой и на руке воскресили в памяти мимолетную встречу у Тесейона на пути к холму Нимф!

— Я пообещал увидеть тебя через несколько лет, — сказал Клеофрад своим низким голосом, — что ж, прошли две олимпиады, и я вижу не девчонку, а женщину в расцвете сил и красоты. Тебе, должно быть, сейчас лет двадцать шесть, — ваятель бесцеремонно оглядел Таис, — ты рожала?

— Да, — почему-то послушно ответила Таис, — один раз.

— Маловато — надо бы два. У женщины такой, как у тебя, силы и здоровья это только улучшит тело.

— Гнезиотес апамфойн, — сказал Лисипп на аттическом наречии, указывая на Таис, и она вдруг покраснела от прямого взгляда одного и прямых слов второго художника.

— Да, ты прав! — согласился суровый Клеофрад. — Чистота происхождения по обеим линиям — отца и матери. Ты будешь моей моделью, афинянка! Судьба назначила тебя мне! Я ждал терпеливо твоей зрелости, — он вперил в Таис повелительный взгляд.

Помолчав, Таис кивнула.

— Ты выбираешь опять то, что не принесет тебе богатства, — задумчиво сказал Лисипп, — Таис слишком обольстительна для образа богини, слишком мала и гибка для коры, не грозна для воительницы. Она — женщина, а не канон, образ, веками установившийся в эллинском искусстве.

— Мне думается, ты прав и не прав, великий мастер. Когда ты создавал своего Апоксиомена[18], образ атлета, ты смело отошел от Поликлетова канона и прежде всего от Дорифора. И я понимаю почему. Дорифор — канон могучего спартанца, воина, который создавался у лакедемонян за тысячелетие выбора родителей, убиения слабых и труднейшего воспитания силы и выносливости. Огромная грудная клетка, брюшные мышцы, в особенности косые боковые, неимоверной толщины. Такой человек может бежать в тяжелой броне много стадий, вести бой с массивным щитом и копьем дольше любого воина любого народа, останется невредим под колесами тяжелой повозки. До появления сильных луков и камнеметов спартанцы били всех врагов без исключения.

— Ты очень верно понял меня, Клеофрад, хоть ты и ваятель жен. Мой Апоксиомен легче и подвижнее. Однако ныне снова все переменилось. Воины пересели на коней, а пехота бьется не один на один, как прежде, а сотнями бойцов, скованными в единую машину дисциплиной и умением сражаться совместно. Отошли времена и Дорифора, и Апоксиомена!

— Не совсем, о Лисипп, — сказала Таис, — вспомни гипаспистов Александра, завоевавших звание «Серебряных щитов». Им понадобились и тяжелое вооружение, и стремительный бег, и сила удара.

— Правильно, афинянка. Но это особая часть войска, вроде боевых слонов, а не главная масса воинов.

— Боевых слонов, какое сравнение! — засмеялась Таис, умолкла и добавила: — Все же я знала одного спартанца. Он мог служить моделью для Дорифора…

— Конечно, такие мужи еще есть, — согласился Лисипп, — они стали редкостью именно потому, что более не нужны. Слишком многое надо для создания их, слишком это долго. Войско теперь требует все больше людей и поскорее!

— Мы говорим о мужчинах, — пророкотал Клеофрад, — разве для того мы позвали Таис?

— Да! — спохватился Лисипп. — Таис, помоги нам. Мы начали спор о новой статуе с нашими гостями, — ваятель показал на группу из четырех человек с густейшими бородами и в странных головных повязках, стоявших особняком от завсегдатаев дома, — индийскими ваятелями, и разошлись в главных критериях женской красоты. Они отрицают выдающуюся прелесть статуи Агесандра, и вообще модная ныне скульптура жен им кажется стоящей на неверном пути, не так ли? — Он повернулся к индийцам, и один из них, видимо переводчик, быстро проговорил что-то на красивом певучем языке.

Один из гостей с самой дремучей бородой энергично закивал и сказал через переводчика:

— Наше впечатление: эллинские художники перестали любить жен и теперь больше любят мужей.

— Странное впечатление! — пожал плечами Лисипп, а Клеофрад впервые широко, с оттенком злорадства, улыбнулся.

— Я ничего не знаю! — сказала Таис. — Кто такой Агесандр и что за статуя?

— Новый скульптор появился, великий мастер. Его статуя Афродиты для храма на Мелосе, — пояснил Лисипп, — прославилась среди ваятелей, хотя, мне кажется, она больше похожа на Геру.

— Моделью служила явно не эллинка, а скорее сирийка. У этих женщин прекрасные груди и плечи, но отсутствует талия, зад плоский и вислый. Ноги всегда негармонично тонкие, — перебил Клеофрад.

— Все это Агесандр умело задрапировал, — сказал Диосфос, еще один ваятель, знакомый Таис.

— Но не сумел скрыть неуклюжей средней части тела, — возразил Лисипп, — и плохо развитой нижней части живота.

— Не понимаю восторгов, — спокойно сказал Клеофрад, — я не обсуждаю мастерства Агесандра, и нет у меня зависти к его великому умению, а только неприятие выбора модели. Разве у его богини эллинское лицо? Он придал ей канонический профиль, но кости головы покажутся хрупкими и узкими, как и следует для сириянки или иной женщины из народов восточного берега. Разве никто не заметил, как сближены ее глаза и узки челюсти?

— Что же в этом плохого? — усмехнулся Стемлос.

— Плохо даже для твоих лошадей, — парировал Клеофрад, — вспомни широкий лоб Букефала. А для нас, эллинов, древних критян и египтян самый излюбленный образ — это Европа, переводи, как хочешь это древнее имя: эвриопис — широкоглазая или эвропис — широколицая, а вернее, и то и другое. До сих пор кости Европы носят на празднике Эллотии на Крите в огромном миртовом венке. Следовало бы и нам, художникам, больше смотреть на своих жен и их прародительниц, а не щеголять поисками чужеземных моделей, которые, может быть, и хороши, но наши прекрасней.