Под игом - Иван Вазов

«Бойчо!

Ты с презрением отвернулся от меня. Я не могу жить без тебя. Умоляю тебя, ответь мне хоть единым словом… Если прикажешь, я останусь жить… Я невинна… Ответь мне, Бойчо. Я переживаю страшные часы… Если нет, прощай, прощай, обожаемый. Я похороню себя под развалинами Клисуры.

Рада».

Невыразимая скорбь отразилась на лице Огнянова. Он устремил глаза на город. Пожар все разгорался. В разных местах на крышах то и дело вспыхивали все новые и новые его очаги, и пламя, поднимаясь вверх, лизало воздух бледно-алыми языками. Черные клубы дыма расстилались над городом, сливаясь с тучами, покрывавшими небо; сумерки сгустились раньше обычного. Огонь распространялся во все стороны с необычайной быстротой. Его кровавые отблески лежали на обрывах и скалах Рибарицы, отражались в волнах Стара-реки… Поискав глазами двухэтажный дом, в котором жила госпожа Муратлийская, Огнянов вскоре нашел его и с трепетом узнал оба окна комнаты Рады. Этот дом еще не был объят пламенем, но огонь быстро добирался до него — соседние здания уже горели.

— Боже мой! Бедняжка, наверное, она там!.. Ужасно! Ужасно!

И он бросился вниз, в долину. Спустившись, вернее, стремительно скатившись с поросших кустарником обрывов, он побежал назад, к устью реки, к Клисуре.

Вырлиштницкое ущелье было запружено беженцами обоего пола, всех возрастов и состояний. Перепуганная толпа, растянувшаяся вдоль берега реки на всем ее протяжении, сама походила на реку, но текущую в обратном направлении. Панический ужас в какой-нибудь час обезлюдил Клисуру и наводнил людьми это ущелье. Все бежали, все неслись вперед, задыхаясь и не помня себя, как люди, за которыми кто-то гонится по пятам. Одни выбежали из дома в чем были, с пустыми руками, другие несли одеяла, домашнюю утварь, всевозможное тряпье, нередко даже — совсем ненужные вещи, захваченные впопыхах. У многих это доходило до смешного. Вот зажиточный домохозяин, покинув на произвол судьбы свой дом и все добро, тащит под мышкой одни лишь стенные часы, хотя в такое время они ни на что не нужны… Вот вслед за ним женщина несет сито, которое только мешает ей бежать… Иные старухи и девушки бегут босиком по камням, держа обувь в руках, чтобы она не истрепалась в дороге… Огнянов на каждом шагу сталкивался с этими смятенными толпами, порой спотыкался о тела упавших на землю выбившихся из сил женщин; они отчаянно вопили о помощи, но никто их не поднимал. Волосы становились у него дыбом при виде всех этих ужасов, и он, потрясенный, с непокрытой головой, все бежал и бежал к городу с одной мыслью, всецело овладевшей его сознанием, — спасти Раду. Он инстинктивно искал ее глазами и здесь, всматриваясь в обезображенные страхом лица встречных женщин и девушек, и бежал все вперед и вперед. Но все эти люди были ему теперь чужды; они были как призраки; они для него не существовали. Он даже не пытался понять, отчего бегут эти люди, — он просто не думал о них, так же, как они о нем. И никто не удивлялся, не спрашивал, почему он бежит в город, тогда как все бегут в противоположную сторону… Он не думал, не рассуждал, он знал лишь одно: скорее в город! С каждым его шагом страшные картины становились все чудовищнее. Огибая один утес, Огнянов увидел маленького мальчика, упавшего в реку; обезумевший от страха, обессиленный бегом, окровавленный, он с душераздирающим криком взывал о помощи. Чуть подальше при дороге валялся грудной младенец, посиневший от крика, — быть может, мать бросила его, чтобы легче было бежать. Старухи, мужчины, женщины перепрыгивали через несчастного ребенка, не замечая его, не слыша его плача. Каждый думал только о себе. Страх, этот сильнейший и отвратительнейший вид эгоизма, ожесточает сердце. Позор и тот не отмечает лицо человека такой печатью подлости, как страх. Огнянов невольно нагнулся, поднял младенца и пошел дальше… Под кустом, в стороне от дороги, какая-то женщина прежде времени родила и с лицом, искаженным болью, простирала руки к беженцам. Вопли, детский плач, хриплые крики оглашали ущелье… В довершение всего дождь полил как из ведра. Грозовой ливень обрушился на обессиленных беглецов, а гром отзывался в горах диким эхом. С каждой минутой ненастье приносило все новые беды: с обрывов в реку ринулись мутные потоки, заливая промокших до нитки, окоченевших от холода несчастных беженцев, а дождь хлестал им в лицо. Дети, которых матери тащили за собой, жалобно кричали, едва волоча ноги, и падали под напором воды… Стоны, рыдания звучали все громче и громче…

Скалы, нависшие над ущельем, многократно повторяли эти дикие крики и шумы разбушевавшихся стихий, слившиеся с ревом реки.

Неожиданно Огнянов разглядел сквозь завесу дождя и узнал среди встречного потока людей одну женщину — первую, кого он узнал в этой сутолоке, То была госпожа Муратлийская с грудным ребенком на руках; трое старших детей плелись вслед за ней. Огнянов перебрался через мутный поток и пошел навстречу измученной матери.

—Где Рада? — спросил он.

Женщина раскрыла было рот, но, едва дыша от усталости, не смогла вымолвить ни слова и только указала рукой на город.

—Она у вас? — проговорил Огнянов.

—Там, там, скорое, — едва слышно пробормотала она.

В другое время госпожа Муратлийская, женщина слабого здоровья, едва ли смогла бы выдержать такое путешествие. Глаза ее выкатились от напряжения. Но на помощь мускулам пришла воля… Волю к жизни поддерживали в ней прелестные, как ангелы, дети.

- Куда ты несешь ребенка? — спросила она Огнянова слабым голосом, заглушаемым дождем.

Огнянов удивился. Он только теперь заметил, что подобрал где-то ребенка и тащит его неведомо куда… Только теперь почувствовал он тяжесть этого крохотного существа и услышал его пискливый голосок.

Он растерянно посмотрел на госпожу Муратлийскую.

—Давай его! Давай сюда!..

Взяв у Огнянова ребенка, она прижала его к мокрой груди и, по-прежнему прижимая своего собственного младенца к другой стороне груди, снова тронулась в путь!..

Было уже совсем темно, когда Огнянов добежал до устья реки Вырлиштницы. Отсюда Клисура была видна как на ладони. Дождь погасил пожар; только там и сям еще рдели притаившиеся под крышами огоньки, меча сквозь окна красноватые снопы света на потемневший город… Слышался отдаленный грохот рушившихся домов. Огонь перебегал с одних зданий на соседние. И вдруг Огнянову бросился в глаза новый огромный пожар, вспыхнувший в южной части города. Громадные языки пламени с треском взметывались вверх и миллиардами искр рассыпались в воздухе. Огнянов вспомнил, что в том месте стоял дом госпожи Муратлийской… Да, это он горит… В тот же миг верхний этаж дома обвалился, рухнув в море огня и желтого дыма. Там, наверху, была комната Рады!

Очертя голову, Огнянов бросился бежать по пылающей улице, кишмя кишевшей свирепыми турками, и скрылся в их толпе.

Часть третья

I. Пробуждение

В течение нескольких дней восстание было подавлено повсеместно.

Борьба окончилась полным поражением, паническим страхом.

Революция и… капитуляция.

История дает нам примеры восстаний хоть и неудачных, но овеянных славой; таких трагически бесславных восстаний, как это, она еще не знала.

Апрельское восстание было недоноском, зачатым в упоении пламенной любви и задушенным родной матерью в муках рождения. Оно умерло, не начав жить.

У этого восстания нет даже истории — так оно было кратковременно.

Золотые надежды, глубокая вера, титанические силы, энтузиазм — все это богатство, нажитое веками страданий, мгновенно пошло прахом.

Страшное пробуждение!

А сколько мучеников! Сколько жертв! Сколько смертей и крушений! — И немногие примеры героизма. Но какого героизма!

Перуштица — вторая Сарагосса[109].

Но мировая история не знает Перуштицы.

Батак!

Только это название осталось от борьбы, от пожаров, от руин и, облетев всю вселенную, было увековечено в памяти народов. Батак[110]! Это имя — и как собственное и как нарицательное — характеризует всю нашу революцию.