Хищная книга - Мариус Брилл

Человек приходит к врачу и говорит:

— Доктор, вы должны мне помочь. У меня кризис самоидентификации.

А доктор в ответ:

— Почему же вы не зашли ко мне сами?

НАША САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ, ТО, КАК МЫ ОПРЕДЕЛЯЕМ САМИ себя, всегда остается по самой своей сути делом сугубо личным — для каждого из нас. Тем не менее все мы обыкновенно пользуемся одними и теми же мерками и критериями для описания нашей индивидуальности: как мы выглядим, что носим, какой у нас образ мыслей и, конечно же, что и кого мы любим.

23

Ты уверена, что это был ствол пистолета?

К ЭТОМУ МОМЕНТУ ПОЛАГАЮ, У ВАС МОГЛИ НАКОПИТЬСЯ вопросы. Что щелкнуло? Что сталось с Мирандой? О чем следующие несколько десятков страниц, если она проглотила пулю? Наверное, последнее, о чем бы вам хотелось узнать, — это что произошло с Мерсией и Флиртом. Итак. Вернемся немного назад; после их позавчерашнего свидания под одеялом у Мерсии и Флирта началась дружба, которая росла и крепла так же быстро, как укорачивался Флирт. Фактически, так быстро, что к моменту, когда за окном Миранды снова разыгралась гроза, Мерсия с громыханием везла инвалидное кресло Флирта по деревянному пандусу больницы.

— Тебе надо было остаться, — торопливо толкая коляску, кричала она сквозь шум транспорта.

— Это в заднице.

— Надо было, пока они не скажут, что все чисто.

— В заднице.

— Нет-нет, они знают, что делают.

— В заднице.

— Перестань говорить о заднице.

— Я только благодарю Бога за то, что она, и то, что рядом с ней, у меня еще осталось. Уверен, они бы скоро все отрезали. Осторожней, ямка, осторожней, вот дерьмо!

— Дерьмо, где дерьмо?

— Нет. Дерьмо в смысле «блин», а не в смысле экскременты.

— Извини.

— Пять раз эти сволочи клялись, что все чисто. Пять раз они возвращались и говорили, что заражение все еще распространяется. Давай вон туда, пока они не хватились, что я сбежал.

Мерсия поставила ногу на нижнюю поперечину кресла и покатилась как на самокате. С возрастающей скоростью она лавировала между пьяными по Фулхэм-Палас-роуд и закатила Флирта на платформу линии «Хаммерсмит — Сити» задолго до того, как сиделка Геббельс пришла взглянуть на его кровать. Придя, она только вздохнула и фыркнула на их жалкую попытку обмануть ее, на стопку подушек, закутанных в одеяло и изображающих, будто бы здесь спит кто-то, по комплекции больше всего похожий на Человека-слона.

Одна остановка в метро — и Мерсия уже спускала кресло по лестнице станции «Голдхоук-роуд».

— Куда мы едем?

— В квартиру Миранды, она уже почти два дня как в отъезде, и никто не кормил Калибана.

— Калибана?

Мерсия таинственно приподняла бровь.

— Зверь, с которым она живет. Мы скормим ему то, что от тебя осталось.

Флирт засмеялся, но как-то не очень убедительно.

У крылечка Миранды на Флирта вдруг накатило дежа-вю, и он понял, что, собственно, видел все это раньше; в самом деле, он ведь заснул здесь как раз тогда, когда и начался весь этот кошмар. Флирт уже задумался — может быть, это и есть кошмар, и он, того и гляди, проснется? Только он принялся себя щипать, как Мерсия выдернула его из кресла и установила на ступеньках, прислонив к перилам. А сама достала из сумочки запасные ключи Миранды и открыла дверь парадной. Обернувшись к Флирту, улыбнулась ему и притронулась к его культе. Он засмеялся:

— Перестань.

— Извини, это больно?

— Нет, это как будто щекочешь мне подошву.

Мерсия не смогла удержаться от взгляда вниз, туда, где могла бы быть его ступня. Флирт проследил за ее взглядом и вздохнул. Если бы там не хватало только ступни, все бы еще ничего. Но видеть эту пропасть, зияющую от туловища до пола, было и захватывающе непривычно, и до тошноты ужасно, подобно тому, как, стоя на краю утеса и глядя на волны прибоя внизу, быстро вспоминаешь, что твое чувство равновесия в лучшем случае сомнительно, а на такой высоте о нем и говорить не стоит. Обнаружив, что страдает такой формой головокружения, когда смотрит вниз, на оставшуюся без пары ногу, Флирт старался смотреть только вверх.

— На каком она этаже живет?

— На самом верхнем, — показала Мерсия, и взгляд Флирта устремился в многоступенчатые выси.

— Вот задница.

Щелчок. В нем всегда есть что-то механическое. За исключением щелчка пальцами, подсказывающего официанту, что пора плюнуть в подаваемое блюдо, этот звук обычно издают механические устройства. Электрические выключатели, затворы фотоаппаратов, застежки некоторых лифчиков — для возраста ранней половой зрелости — срабатывают со своим особенным, характерным щелчком. Щелкает предохранитель пистолета, но щелкают и кусочки головоломки. Детали щелкают, когда встают на свое место. Но то, что щелкнуло в Венеции, в номере «Гритти-Паласа», на кровати, щелкнуло беззвучно. Пока Миранда похрапывала в дуло его пистолета, что-то щелкнуло у Фердинанда в мозгах. В какой-то головоломке, о которой он даже не подозревал, что ее решает. Но после нехарактерных для него раздумий перед экзекуцией своей жертвы, у него впервые в жизни возникли сомнения. А сомнения, как и ложь, имеют скверный обычай приводить все к новым и новым вопросам и новым сомнениям в неумолимом логическом процессе разброда и шатаний по направлению к окончательной цели — совершенно убийственной неуверенности.

Фердинанду бы, наверное, надо было радоваться. Сомнения, как и жесткие волоски в ушах, — признак зрелости; причем все-таки более приятный. Мир стал бы заметно лучше, если бы наша система образования была ориентирована на тех, у кого действительно есть вопросы. В конце концов, когда ты ребенок, у тебя нет никаких вопросов, ты и так все знаешь, но тебе силой навязывают кучу ответов. Повзрослев, начинаешь задавать вопросы, получая все меньше ответов, пока — на смертном одре — у тебя не останутся одни только вопросы, на которые никто ответить не может.

И все же, когда гордишься собой в качестве высокопрофессиональной машины для убийств и вставил дуло пистолета в рот своей практически уже убитой жертвы, сомнения выглядят несколько несвоевременными.

Будет ли это правильно?

До этих пор Фердинанд ни в чем не сомневался; он выполнял свои обязанности автоматически. Он ликвидировал с дюжину шпионов, а в горячих точках уничтожал противника целыми взводами. Он убивал утонченных интеллектуалов и безмозглых ландскнехтов. Но с ними было другое дело; все они участвовали в игре по правилам. Они знали, чем опасна их профессия. А вот Миранда стала бы его первой невинной жертвой. Конечно, разным людям случалось попадать под его огонь, и нельзя сказать, чтобы она была совсем без греха, но это было бы хладнокровное убийство, и, хуже того, она никогда не узнала бы, что ее погубило. Может быть, именно это его и беспокоило. Наверное, все дело в том, что она так и не увидит приближение своей смерти, а это как-то неспортивно. Надо бы разбудить ее и объяснить. Конечно, из одной только ложной гордости может человек захотеть, чтобы его жертва понимала, что с ней происходит, но гордость дорога тем, кто подозревает, что внутри у них пустота. Однако, пока Фердинанд раздумывал, как бы ей объяснить, почему она должна умереть, сама эта идея стала казаться ужасно несправедливой.