Кожа для барабана, или Севильское причастие - Артуро Перес-Реверте

– Хорошо. Вы знаете, что он сделал это. Но мне необходимо знать, как и почему он это сделал.

– Ладно, патер. В конце концов, это ваше дело. Хотя на этот счет, может быть, я и сумею подкинуть вам одну деталь. Вы помните, что, когда священник застал Бонафе, тот находился на лесах у главного алтаря? – Он достал из кармана брюк маленький пластиковый пакетик с перламутровым шариком внутри. – Так вот, смотрите, что мы обнаружили на трупе.

– Похоже на жемчужину.

– Жемчужина и есть, – подтвердил Навахо. – Одна из двадцати, украшающих статую Пресвятой Девы: И она была в кармане пиджака Бонафе.

Куарт недоуменно взглянул на пластиковый пакетик:

– Ну, и?..

– Она фальшивая, патер. Как и остальные девятнадцать.

В своем кабинете, среди пустых столов, старший следователь посвятил Куарта в остальные подробности, успев за это время принести ему еще чашечку кофе, а для себя откупорить небольшую бутылку пива. Он потратил весь вечер и часть ночи на выяснение обстоятельств, но теперь мог с уверенностью утверждать, что еще несколько месяцев назад кто-то заменил все настоящие жемчужины фальшивыми. Навахо дал ошеломленному Куарту прочесть соответствующие заключения и факсы. Его мадридский друг, главный инспектор Фейхоо, проработал все это время, отслеживая путь пропавших жемчужин. Хотя это еще не было установлено точно, все сходилось к тому же Франсиско Монтегрифо, столичному коммерсанту, с которым отец Ферро уже имел дело, когда десять лет назад продал ему картину из Сильяс де Ансо. А Монтегрифо нашел применение жемчужинам капитана Ксалока. По крайней мере, их описание полностью совпадало с описанием партии жемчуга, оказавшейся в руках одного перекупщика – каталонского ювелира, специалиста по отмыванию драгоценностей, приобретенных незаконным путем, который являлся полицейским осведомителем. Разумеется, не было никаких доказательств предполагаемого посредничества Монтегрифо, но косвенных подтверждений – более чем достаточно. Что касается полученных денег, то дата, указанная осведомителем, совпадала с возобновлением реставрационных работ в церкви, закупкой строительных материалов и наймом техники. Поставщики, опрошенные людьми старшего следователя, утверждали, что стоимость заказов превышала суммы, сопоставимые с жалованьем приходского священника и пожертвованиями прихожан на нужды храма.

– Так что мотив налицо, – заключил Навахо. – Бонафе что-то разнюхал, явился в церковь и удостоверился, что жемчужины фальшивые… Он попытался шантажировать священника, а может, тот даже не дал ему времени. – Руки старшего следователя вновь изобразили эту сцену, но на сей раз на поверхности стола, а роль лесов исполнил поднос для бумаг. – Вероятно, он застукал его в самый разгар его исследования – и убил. Потом запер на ключ дверь ризницы и провел пару часов в «Каса дель Постиго», размышляя, что делать дальше. А потом исчез на целые сутки.

Закончив последнюю фразу, полицейский воззрился на собеседника вопросительным взглядом, явно побуждая его заполнить пробелы, имеющиеся в его информации. Но Куарт промолчал, и на лице Навахо отразилось нечто вроде разочарования.

– Разумеется, – уже менее охотно продолжал он, – отец Ферро не пожелал ничего рассказать о своем исчезновении. Странно, правда?.. – Он огорченно взглянул на Куарта поверх очков. – В этом пункте, патер, если позволите, вы тоже не слишком-то помогли мне.

Словно ища утешения, он подкатился на стуле к небольшому холодильнику, стоявшему сзади, извлек еще одну бутылочку пива и бутерброд с ветчиной, завернутый в фольгу, спросил Куарта, не угодно ли и ему, и принялся свирепо поглощать то и другое, а священник, глядя на него, думал про себя: интересно, куда же все-таки девается в этом тщедушном теле вся эта еда и все это пиво?

– Чем лгать вам, я предпочитаю промолчать, – проговорил Куарт, пока старший следователь жевал. – Иначе я скомпрометирую людей, не имеющих к этой истории никакого отношения. Возможно, позже, когда все закончится… Но даю вам слово священника: связи между тем, что мне известно, и этим делом действительно нет никакой.

Навахо откусил от бутерброда, отхлебнул из бутылочки и задумчиво посмотрел на Куарта:

– Тайна исповеди, верно?..

– Можно и так считать.

– Ладно. – Он откусил еще кусок. – Мне ничего не остается, кроме как поверить вам, патер. К тому же я получил от своего начальства указание проявлять в этом деле максимальное благоразумие – я цитирую дословно… – Он усмехнулся с набитым ртом, завидуя профессиональной влиятельности Куарта. – Хотя должен сказать вам, что, как только я разберусь с самым первоочередным, я собираюсь заняться темными сторонами этого дела, хотя бы даже частным образом… Я, простите за выражение, дьявольски любопытный полицейский. – На мгновение его глаза за стеклами очков посерьезнели. – И не люблю, чтобы со мной шутили шутки. – Скомкав фольгу в шарик, он зашвырнул его в корзину для бумаг. – Но в любом случае я помню, что являюсь вашим должником. – Вдруг он поднял палец, как будто вспомнив о чем-то. – Кстати. В больницу имени королевы Софии только что доставили человека в плачевном состоянии. Его некоторое время назад нашли под Трианским мостом. – Теперь взгляд Навахо стал испытующим. – Это частный детектив весьма невысокого пошиба, который, как говорят, работает на Пенчо Гавиру, мужа – или не знаю, кого уж там – сеньоры Брунер-младшей. Прямо какая-то ночь совпадений, правда?.. Думаю, что и об этом вам тоже ничего не известно.

Куарт невозмутимо выдержал его взгляд:

– Ничего.

Навахо поковырял в зубах зубочисткой.

– Я так и предполагал, – сказал он. – И я очень рад, что ничего, потому что на этом субъекте нет живого места: обе руки сломаны, нижняя челюсть тоже.

С ним повозились с полчаса, прежде чем он смог связно произнести пару слов. А когда он смог, то заявил, что свалился с моста.

В общем-то, почти все уже было сказано. Поскольку Куарт являлся единственным представителем Церкви, имевшимся под рукой у старшего следователя, Навахо передал ему несколько официальных документов, ключи от храма и от квартиры приходского священника, а также попросил подписать короткое заявление относительно того, что явка отца Ферро в полицию была добровольной.

– Кроме вас, никто из церковного народа здесь не появлялся. Архиепископ, правда, звонил, но только для того, чтобы весьма искусно умыть руки. – Полицейский поморщился. – А-а, еще он попросил, чтобы мы не подпускали журналистов близко к этому делу.

Бросив пустую бутылочку в мусорную корзину, он широко, со вкусом зевнул и взглядом на часы намекнул, что не прочь бы пойти поспать. Куарт попросил разрешения в последний раз повидаться с отцом Ферро, и Навахо, после секундного размышления, сказал, что никаких препятствий к этому не видит, если только сам отец Ферро согласен. Он пошел выяснить этот вопрос, а фальшивая жемчужина осталась лежать на столе в своем пластиковом пакетике.

Куарт смотрел на нее, не прикасаясь, представляя себе, как она лежала в кармане у мертвого Онорато Бонафе. Она была крупная, блестящий верхний слой облупился там, где она была прикреплена к статуе. Для убийцы, кто бы он ни был – отец Ферро, сама церковь, кто-то из людей, имеющих к ней отношение, – эта жемчужина, сорванная со своего места, стала знаком, обрекавшим святотатца на смерть. Бонафе, сам того не зная, решил прогуляться по самому краю тайны. Это было нечто выходящее за пределы политической компетенции и полицейского разумения. Да не оскверните дома Отца моего. Да не грозите прибежищу тех, кто ищет утешения. Начиная отсюда к рассмотрению фактов невозможно было подходить с точки зрения обычной морали. Следовательно, выйти за ее пределы, во мрак, вступить на тот суровый путь, которым уже долгие годы шел маленький упрямый священник, неся на своих усталых плечах скорбный, непосильный груз бесчувственного неба. Шел, готовый дать душе человеческой мир, приют, милосердие. Готовый прощать грехи и даже – как той ночью – взять их на себя.

В конце концов, это не такая уж тайна. И Куарт улыбнулся медленной, печальной улыбкой, не отрывая взгляда от фальшивой жемчужины Пресвятой Богородицы, слезами орошенной; а все окружающие его стронулись с места и начали медленно вращаться, как на черном своде, в который каждую ночь всматривался отец Ферро в поисках самой потрясающей из всех истин. И Куарту внезапно открылось все – невероятно простое; все сложилось в одно: жемчужина, церковь, этот город, та точка пространства и времени, где все это находилось. Люди, отраженные в широкой, старой, мудрой реке, стремящейся к огромному, неизменному морю – морю, которое будет по-прежнему биться о пустынные пляжи, развалины, заброшенные порты, ржавые корабли, застывшие на вечном причале, и тогда, когда уже никого из них не будет.

Столь малым было пространство, столь непрочным убежище, столь хрупким утешение, что совсем нетрудно было понять того, кто обнажал меч Иешуа и бросался в битву, придающую смысл всему, или того, кто взвалил на себя крест вместе с чужими грехами. То были две стороны одной и той же монеты: единственно возможный героизм, ясно мыслящая отвага без знамен и без победы. Одинокие пешки в углу шахматной доски, силящиеся закончить свою игру с достоинством, невзирая на поражение. Это моя клетка, здесь я стою, здесь я умру. И посредине каждой клетки – устало бьющий барабан.