Empire V. Бэтман Аполло - Виктор Олегович Пелевин

Уронив единственную каплю на язык, я сел в кресло и стал ждать.

Наверно, если бы за стеной снова заиграл грозный "Реквием" Верди, это было бы уместно. Но сейчас стояла полная тишина. Работал висящий на стене телевизор - но без звука.

Впрочем, в звуке не было нужды, все было ясно и так. На экране кипела жизнь, сверкали вспышки салюта под южным небом, смеялись загорелые лица.

Отмахивая радиомикрофоном как саблей, плясал похожий на странную помесь козла и греческого бога международный певец Мирча Беслан в майке с загадочной надписью "30cm = 11 3/4 in". На несколько минут я погрузился в созерцание. Мирча пел в сопровождении оркестра, который начинал играть, когда ему требовалось перевести дух. По нижней части экрана бежала строка перевода:

"Бывает, бывает - девушка делает парню йо-йо-йо, и отвлекается - ей кажется, наверно, что она выглядит нелепо, или парню скучно, потому что он уже долго ничего не говорит… Или ей кажется, йо-йо-йо, что надо отвлечься на минутку и романтически посмотреть в окно на луну… Девушки, не отвлекайтесь! Йо-йо-йо, мужчина переживает в это время лучшие минуты жизни.

И если он молчит, то только из боязни спугнуть прекрасное мгновение неосторожным словом… Йо-йо-йо-йо-йо!"

Мирча Беслан сделал паузу, и вступили трубы оркестра - хоть их и не было слышно, о мощи вдува можно было судить по багровым от напряжения лицам трубачей. Я поглядел в темноту за окном и подумал - ну что ж, реквием как реквием, не хуже любого другого…

Только вдруг это и правда реквием? Может быть, Иштар просто нужен еще один язык?

Меня охватил жуткий, ни с чем не сравнимый ужас. Впрочем, я знал, что в наши дни это обычное чувство, и подводить под него рациональную базу глупо.

Придется привыкать, и все. В коридоре пробили часы. А теперь, понял я, действительно пора. Как там пели до Беслана?

"Я хотел бы пешком, да видно мне не успеть…" Мой ум нарисовал обычный наглый маршрут: через дымоход к звездам. Встав с кресла на черные мозолистые кулаки, я кое-как разбежался по пульсирующей комнате, бросился в зев камина, выбился по трубе в холодное небо и медленными кругами стал набирать высоту.

Вокруг летели крупные, но редкие хлопья снега, и сквозь их белую пелену огни Москвы просвечивали особо таинственно и нежно. Город был так красив, что у меня захватило дух. И через несколько минут в моем настроении произошла перемена. Ужас исчез; на смену ему пришли умиротворение и покой.

Помнится, Ганс Ульрих Рудель испытал нечто подобное в рождественском небе над Сталинградом - когда мысли о войне и смерти вдруг сменились сверхъестественным чувством безмятежного мира. И, пролетая над коптящими в снегу танками, он запел: "Тихая ночь, святая ночь…" Было слишком холодно, чтобы петь. На дворе стояло другое тысячелетье, и под моим крылом коптили не танки, а иномарки спешащих за город халдеев. Да и ночь вокруг, если честно, не отличалась святостью. Но все же мир был прекрасен, и я дал себе слово, что обязательно задокументирую эту секунду со всем тем, что чувствую и думаю - сделаю, так сказать, мгновенный слепок своей души, чтобы никогда не забыть этот миг. Я напишу об этом снеге, думал я, об этом сумраке и о таинственных огнях внизу.

И еще я обязательно напишу о том, что стал другим.

Раньше я вел себя очень глупо, Локи был прав. Но с тех пор я поумнел и многое понял. Понял про жизнь, про себя, про датского принца и про Ганса Ульриха Руделя. И сделал свой выбор.

Я люблю наш ампир. Люблю его выстраданный в нищете гламур и выкованный в боях дискурс. Люблю его людей. Не за бонусы и преференции, а просто за то, что мы одной красной жидкости - хоть, конечно, и под разным углом. Смотрю на державные вышки, сосущие черную жидкость из сосудов планеты - и понимаю, что нашел свое место в строю.

Превед, комарищ!

Только строй держать надо будет крепко: впереди у нас непростые дни.

Потому что ни красной, ни черной жидкости в мире не хватит на всех. И значит, скоро к нам в гости придут другие вампиры - пудрить нашему Ваньке ум "Б", кося хитрым глазом и соображая, как бы половчее отсосать наш баблос. И тогда линия фронта вновь пройдет через каждый двор и каждое сердце.

Но о том, как сохранить нашу уникальную объединительную цивилизацию с ее высокой сверхэтнической миссией, мы будем думать позже. А сейчас вокруг покойно и просторно, и навстречу несутся большие, как бабочки, звезды снега.

И с каждым взмахом крыл я все ближе к своей странной подруге - и, чего греха таить, баблосу тоже. Который теперь весь наш.

Весь наш.

Весь наш.

Весь наш.

Весь наш.

Весь наш.

Сколько раз надо повторить эти слова, чтобы понять их смысл до конца? А он, между тем, прост: альпинист Рама Второй рапортует о покорении Фудзи.

Впрочем, тут есть один серьезный нюанс. И об этом обязательно надо сказать несколько слов.

Вершина Фудзи - совсем не то, что думаешь о ней в детстве. Это не волшебный солнечный мир, где среди огромных стеблей травы сидят кузнечики и улыбаются улитки. На вершине Фудзи темно и холодно, одиноко и пустынно. И это хорошо, ибо в пустоте и прохладе отдыхает душа, а тот, кому случается добраться до самого верха, невыносимо устает от дороги. И он уже не похож на начинавшего путь.

Я даже не помню, каким я был. То, что всплывает в моем сознании, больше похоже на эхо просмотренных фильмов, чем на отпечаток моей собственной истории. Я вижу внизу пунктиры света и вспоминаю, что там улицы, где я совсем недавно гонял на роликовой доске.