Троянский кот - Далия Мейеровна Трускиновская

сказал не ты, а я. Во-вторых, о Хасан, незачем было меня предупреждать насчет нашествия мужей, в чьих гаремах произошел переполох. Я бы и без предупреждения с ними справился! А теперь ты до скончания века будешь попрекать меня и твердить, как попугай: «Вот видишь, я был прав!»

— Но если я и в самом деле был прав? — возмутилась я. — И если последние стихи были моими? И это ты приписываешь мне свои грехи, о Ильдерим, потому что именно ты норовишь, чтобы последнее слово осталось за тобой!

— Еще одно слово, о Хасан, и придется нам сразиться на саблях прямо здесь, в жилище аль-Мавасифа! — предупредил Ильдерим. — Мы же хотели сразиться на ристалище, но так там больше и не встретились, а жаль!

— Мы можем выйти и обнажить клинки под ночным небом! — предложила я.

— Не устаю поражаться твоей мудрости, о Хасан! — усмехнулся Ильдерим. — Там под ночным небом, немедленно налетит Азиза и спасет тебя от ударов моей сабли! Так что лучше уж нам решить наконец все наши споры здесь.

— Ты упрекаешь меня в трусости, о Ильдерим? — я чуть не задохнулась от ярости. — Ты хочешь сказать, о шелудивый пес, что я собираюсь выйти под ночное небо ради того, чтобы джинния похитила меня и спасла этим мою жизнь?!

— Постой, о Хасан, не хватайся за мою саблю, здесь для настоящего поединка все равно мало места, — сказал Ильдерим. — И обменяемся наконец клинками. Твой для меня все-таки легковат. Давай лучше дождемся утра, и сразимся при дневном свете, когда джиннии не летают, и пусть поможет тебе Аллах, о дитя! Держи свою саблю и отдай мне мою.

Я протянула ему его саблю и хотела было взять свою, но он удержал ее.

— Откуда у сына кади клинок, достойный царей и царских детей? — спросил он.

— Этот клинок подарил мне брат, а он получил его от нашего отца, а где взял его отец, знает только Аллах великий, могучий, — ответила я, и это было чистейшей правдой. А говорить о том, что отец был царем и брат тоже был царем, я не стала, поскольку об этом он меня не спрашивал.

— Закрой глаза и засыпай, о Хасан, — сказал Ильдерим. — Завтра мне предстоят два сражения — с тобой и с аль-Мавасифом. И начну-ка я лучше с аль-Мавасифа, чтобы в случае моей смерти ты все-таки получил свой талисман, а в случае твоей смерти я, так и быть, отвезу его жене твоего покойного брата, чтобы он охранял рождение ребенка.

Мне захотелось попросить у него прощения за свои грубые слова, ведь он вел себя не как купец, а как благородный вельможа, средоточие доблести и достоинств. Но нас, царских дочерей, учат обычно наступать, а не отступать, настаивать на своем, а не просить прощения. Да и кто он такой, этот купец из басры, чтобы царская дочь унизилась перед ним? Словом, я не сумела побороть в себе царскую дочь, да и не слишком старалась. Ибо если в моих бедствиях у меня отнимется еще и гордость, что же мне тогда останется?

Наутро мы, позавтракав, стали разбираться с талисманом.

— Если вы, высокочтимые, думаете, что талисман можно положить за пазуху и унести, то вы ошибаетесь, — сказал аль-Мавасиф. — Его следует установить должным образом, и все необходимое для этого у меня есть. Более того, думая, что посланцы того мага дадут за талисман настоящую цену, я подготовил эти необходимые предметы и прочитал над ними заклинания, и окурил их благовониями, и начертил на них знаки. Но за каждый из этих четырех предметов придется заплатить особо, а без них сам талисман не имеет смысла.

Мы с Ильдеримом переглянулись, и в его взгляде я прочитала такие слова: «Не поручусь, что спутников для талисмана он не придумал только что, а уж заклинаний над ними и подавно не читано!»

Но вслух Ильдерим сказал, что мы хотели бы увидеть все вместе — и талисман, и то, что ему сопутствует.

Аль-Мавасиф провел нас в круглую комнату с единственным окном в куполе потолка, хранилище его свитков, таблиц и совершенно непонятных вещей. Там он достал мешочек из тонкой кожи и выложил из него на столик пять камней разной формы и цвета. На камнях были зарубки и знаки.

— И это — знаменитый талисман царицы Балкис? — недоверчиво спросил Ильдерим. — Поистине, я наберу тебе, о аль-Мавасиф, таких камушков на любой дороге, и это не будет стоить мне ни динара.

— Иди и собирай камушки, о Ильдерим, — миролюбиво сказал маг. — От того, что не стоит и динара, проку тоже будет в лучшем случае на два дирхема, о купец.

— Аллах тебе судья, о мудрец, — ответил на это Ильдерим. — И сколько же хочешь ты за эти камни, во всем подобные придорожным? Я надеюсь, ты уступишь их за сотню динаров?

Маг даже отшатнулся от него.

— Знаешь какова цена этого талисмана? — зловеще спросил он. — Я хочу за него сто невольниц белых и сто невольниц черных, и пусть цена каждой белой невольницы будет десять тысяч динаров, а цена каждой черной — пять тысяч динаров! И каждую невольницу должен сопровождать черный невольник, ценой в три тысячи динаров, и в ухе у невольника должна быть золотая серьга с жемчужиной, а цена каждой жемчужины должны быть пятнадцать тысяч динаров! И на каждой невольнице должно быть одежд и украшений не меньше чем на десять тысяч динаров! И еще мне нужно сто мешочков мускуса, и сто шкатулок с нардом, и другие благовония — по твоей щедрости, о купец!

— Ты помрешь, о аль-Мавасиф, не дождавшись покупателя, который приведет тебе этих невольниц и невольников с золотыми серьгами! — воскликнул Ильдерим. — Убавь, о мудрец!

— Для этого талисмана будет оскорбительно, если я продам его за малую цену, — сказал маг. — Впрочем, о Ильдерим, я могу немного уступить, но тогда вырастет цена за спутников талисмана. Как ты на это смотришь, о купец?

— Я преклоняюсь перед твоей мудростью, о мудрец! — отвечал на это Ильдерим, и в глазах у него вспыхнул огонек.

Огонек этот вспыхнул ранним утром, и горел он весь день без передышки, а окончательно это дело решилось около полуночи, и страшно было подумать, что оно могло затянуться еще на несколько минут.

— Когда вы, о покупатели талисмана принесете его в помещение, где он будет охранять младенца, то сперва вы составите камни определенным образом, а потом в северном углу помещения вы положите это зеркало…

Зеркало, что он достал, было времен царя Сулеймана, и только потому