Научно-фантастические рассказы американских писателей - Том Годвин

— Я не питаю ненависти ни к ним, ни к вам.

— Благодарю вас, благодарю.

Возможно, человек на другом конце провода плакал. Трудно сказать. Слова его прерывались паузами. Он тяжело дышал. Спустя какое-то время он промолвил:

— Мы сами не знаем, что делаем. Без всякой причины люди набрасываются друг на друга — только потому, что они очень несчастны. Запомните это. Я вам друг. Я помог бы вам, если бы это было в моих силах. Но я бессилен. Я один против целого города. Прощайте, seňor. — Он повесил трубку.

Джон Уэбб продолжал сидеть, не снимая руки с умолкшего телефонного аппарата. Прошла минута, пока наконец он поднял голову. Еще минута, пока его взгляд сосредоточился на чем-то, что было прямо перед ним. И, даже когда его глаза явственно разглядели то, на что он так пристально смотрел, прошло еще какое-то время, прежде чем на лице его появилась бесконечно усталая, ироническая улыбка.

— Посмотри — промолвил он наконец.

Леонора проследила направление его взгляда. Они смотрели на забытую сигарету — под ней на гладкой чистой поверхности стола чернела обуглившаяся впадина.

Был полдень, когда они покидали отель Эспоза. Солнце стояло над самой головой, сильно укорачивая тени. За их спиной щебетали птицы в бамбуковых клетках и тихо падали струйки воды в маленький бассейн фонтана. Они постарались выглядеть как можно чище и опрятнее, тщательно вымыли лицо и руки, отполировали ногти, до блеска начистили обувь.

В противоположном конце площади, в двухстах ярдах от них, у одного из магазинов, в тени нависающего над тротуаром верхнего этажа стояла группа людей. Среди них были те, кто пришли из джунглей, — в опущенных вдоль тела руках они держали мачете. Лица их были повернуты в сторону площади.

Джон Уэбб долго глядел на них. Нет, они — это еще не все, это еще не весь народ этой страны, это только то, что на поверхности. Это всего лишь оболочка, но не сама плоть. Всего лишь скорлупа, как на яйце. Помнишь ли там, дома, разъяренную толпу? Толпа везде одинакова — и здесь, и там. Десяток искаженных ненавистью лиц, а за ними молчаливые ряды тех, кто не участвует, стоит в стороне, не мешает событиям развиваться. Большинство стоит в стороне. Поэтому единицы, горстка делают за них все. Он не сводил с них немигающего взгляда. Только бы прорваться через этот тонкий барьер. Видит бог, он очень тонок! — думал он. — Если бы удалось уговорить их и прорваться к тем, что за ними… Смогу ли я сделать это? Найду ли нужные слова? Скажу ли все спокойно?

Он порылся в карманах и отыскал измятую пачку сигарет и коробок спичек.

Я попробую, думал он. Как поступил бы на моем месте старик в видавшем виде фордике? Я постараюсь поступить так, как поступил бы он. Когда мы пересечем площадь, я начну говорить, если надо, я готов говорить даже шепотом. И, если мы спокойно пройдем через толпу, мы, возможно, найдем дорогу к тем, что стоят за нею, и мы будем в безопасности.

Леонора была рядом. Какой свежей и опрятной выглядит она, несмотря ни на что, как необычно ее появление сейчас в этом старом городке, необычно и неуместно, — при этой мысли он даже вздрогнул и дернулся, словно от боли. Он обнаружил, что смотрит на нее так, словно она предала его своей сверкающей чистотой и свежестью, чудесно причесанными волосами, свежим маникюром и ярко накрашенными губами.

Спустившись на последнюю ступеньку крыльца, Уэбб закурил сигарету, сделал две — три глубокие затяжки, бросил сигарету, растоптал ее и далеко отшвырнул ногой растоптанный окурок.

— Ну, пойдем, — сказал он.

Они пошли по тротуару, огибавшему площадь, в дальний ее конец, мимо открытых дверей лавок. Они шли, не торопясь.

— Возможно, они не тронут нас.

— Будем надеяться.

Они прошли мимо лавчонки фотографа.

— Еще один день. За этот день все может случиться. Я уверена. Нет, в сущности, я не так уж уверена. Это я для того, чтобы что-нибудь сказать. Я должна говорить, иначе я не смогу вымолвить ни слова, — сказала она.

Они прошли мимо кондитерской.

— В таком случае говори, не останавливайся.

— Я боюсь, — сказала она. — С нами не должно этого случиться! Неужели мы единственные из оставшихся?

— Почти.

Они приближались к carnéceria.

Господи! — подумал он. — Как сузились горизонты, как сомкнулось все вокруг. Год назад не было каких-то четырех направлений, — их был целый миллион. А вчера их стало только четыре; мы могли ехать только в Хуаталу, Порто-Белло, Сан-Хуан-Клементас или Бриконбрико. Мы были рады, что у нас машина. А потом мы не смогли достать бензин и были рады, что у нас есть наши чемоданы, а потом, когда и их не стало, мы были рады, что есть где переночевать. Одно за другим они отнимали у нас то, что было нам дорого, однако мы все время находили что-то новое. Ты заметила, как, потеряв одно, мы тут же цеплялись за другое? Человек, должно быть, не может без этого. А потом они отняли все. Ничего не осталось. Кроме нас самих. Остались только ты да я, бредущие по тротуару, и я некстати, черт побери, много думающий обо всем этом. Единственное, что важно теперь, — это знать, отнимут они тебя у меня, Ли, или меня у тебя. Однако я хочу верить, что они не сделают этого. Они отняли у нас все, и я не виню их за это. Но они не должны тронуть нас. Если снять всю одежду и побрякушки, остаются всего два живых существа, которым или хорошо или плохо вместе, а мы с тобой никогда ведь не жаловались.

— Не спеши, иди медленно, — сказал Джон Уэбб.

— Я не спешу.

— Но не так медленно, чтобы казалось, будто ты боишься. И не так быстро, словно ты торопишься поскорее покончить с этим. Не давай им возможности торжествовать, Ли, не давай им больше ничего.

— Хорошо.

Они шли вперед.

— Не притрагивайся ко мне, — тихо промолвил он. — Не пытайся даже взять меня за руку.

— О, пожалуйста!

— Нет, нет, не делай даже этого.

Он отодвинулся от нее, продолжая шагать вперед. Он смотрел прямо перед собой. Шаг их был ровным и размеренным.

— Я сейчас разревусь, Джон.

— Проклятье! — медленно, не повышая голоса, сквозь зубы сказал он, даже не взглянув в ее сторону. — Перестань! Ты хочешь, чтобы я бросился бежать? Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы я схватил тебя и бросился в джунгли, а потом чтобы они охотились за нами, — ты этого хочешь, черт побери, хочешь, чтобы я упал на землю, завизжал и забился в истерике? Перестань, сделаем все как надо, они не получат больше ничего!

Они шли вперед.

— Хорошо, — сказала она, крепко сжав руки и подняв голову. — Я уже не плачу. Я не буду плакать.

— Хорошо, черт побери, очень хорошо, что ты не плачешь.