Миллионер - Артем Тарасов

Однажды во время очередного салонного вечера Наталья Николаевна отвела Владимира в сторону и многозначительно взглянула ему в глаза:

– Вы понимаете, о чем я хотела бы с вами поговорить, молодой человек?

– Да, кажется, да, – ответил Егиазаров.

– Это, конечно, не наше дело. Мы живем в современном обществе, однако ж определенные права, как у матери, у меня есть…

Мария Георгиевна, заметив, что Наталья Николаевна уединилась с Володей, убежала в свою комнату и, встав на колени перед образами, молилась, сгорая от стыда и надежды.

– Дело это, понятно, наше общее, я имею в виду обе наши семьи. Я уже получил благословение родителей и намереваюсь на следующей неделе, прямо в понедельник, к вам явиться с официальным предложением, – ответил Владимир.

– Ну, вот и славненько. Вы меня успокоили. Я больше не вмешиваюсь. Вы мне искренне симпатичны, иначе я бы вам отказала в приеме…

Сватовство прошло в начале следующей недели. Молодых обвенчали в церкви Святого Николая на Арбате. И оттуда до самого дома в Нащекинском переулке вся дорога была усыпана цветами. Для этой цели специально из Голландии был заказан целый вагон тюльпанов. Молодые шли по тюльпанам, сзади эскорт из подруг и друзей Марии Георгиевны, разодетые детишки по три человека с каждой стороны, несли фату, растянувшуюся на целых три метра.

В первую же брачную ночь Мария Георгиевна, лишившись девственности, забеременела. Молодой супруг повез жену в Ереван, где семья Егиазаровых славилась богатством и пользовалась большим почетом. Они занимались недвижимостью и владели заводами.

– Помню, как мы ехали в экипаже по городу, – рассказывала бабушка. – А Ваган все время показывал по сторонам и говорил: «Это наш дом. И это наш дом. И вон тот на пригорке – тоже наш дом».

Через какое-то время Мария Георгиевна взглянула в окно и вдруг сказала ни с того ни с сего:

– А это мой дом!

– Правильно, – согласился Ваган. – Я не знаю, откуда тебе это известно, но это тоже наш дом! Кто тебе об этом сказал?

В конце концов все же решили поселиться в Москве. В середине 1917 года родился сын, которого назвали Дмитрием.

Прошла буржуазная революция. Николай II отрекся от престола, и воцарился российский либерализм. Русская интеллигенция поддержала перемены и новый порядок. Мария Георгиевна с подругами, беременная, выходила на улицы Москвы – все с алыми бантами на одежде – в знак солидарности с победившей монархию буржуазией. Они пели «Марсельезу» и принимали участие в митингах и торжествах в честь победы демократии. Россия не будет больше монархией! Не будет больше империи! Казалось, победившая революция ускорит прогресс и страна быстро обретет социальную справедливость, а потом уж совсем скоро наступит всеобщее благоденствие.

Сын Марии Георгиевны родился слабым ребенком. А тут грянул Октябрьский переворот. Большевики пришли к власти в Москве. Прадед, Георгий Христофорович, сумел доказать в ВЧК, что, будучи главным инженером по электрификации, принес несомненную пользу России. Это по его проекту был протянут первый в истории подводный телеграфный кабель в Беринговом проливе, соединивший Россию и Америку.

Оценив его заслуги, большевики семью репрессиям не подвергли, однако Егиазаровым пришлось срочно бежать из Москвы в Армению. Мария Георгиевна снова переехала в отчий дом с больным Димкой, а семья получила на время мандат на свободное проживание в Москве. Правда, доходные дома были тут же конфискованы и заселены семьями рабочих и крестьян, присоединившихся к революции.

Особняк в Нащекинском переулке оставался по-прежнему в собственности семьи. Прадед был даже поставлен на довольствие, так как в его квалификации инженера-электрика и связиста нуждалась новая власть. Он был этим очень доволен, так как основная масса богатых домов была разграблена, в магазинах исчезли товары и продукты питания. Экспроприированная собственность была растащена, владельцы домов либо расстреляны, либо арестованы, кто-то успел сбежать на юг, куда только катилась волна большевизма из центра. Интеллигенцией в то время владела единственная мысль – переждать. Все были абсолютно уверены, что, проворовавшись, эта власть долго не удержится. Ну какой-нибудь месяц-два, и все вернется на правильные рельсы. Не смогут они удержаться и управлять Россией. Значит, власть снова перейдет в руки умных и образованных людей, а собственность будет возвращена. Практически никто из оставшихся переждать в Москве не сомневался в развитии событий именно по такому сценарию. Но случилось непредвиденное событие, которое резко изменило жизнь нашей семьи.

Однажды в воскресный день, когда все обедали, внизу постучали, и вошла группа из нескольких вооруженных солдат. С ними был человек в кожаной куртке и в брюках с лампасами. Они бесцеремонно зашли в обеденный зал и стали все вокруг осматривать: стены, потолок, мебель, картины.

Человек в кожаной куртке представился через несколько минут:

– Комиссар Красной армии – Фурманов!

Это был он. Тот самый комиссар при Василь Ивановиче Чапаеве, известный пролетарский писатель и видный большевик.

– Вы ешьте, ешьте, господа… – добавил Фурманов. Он продолжал осматривать серванты с посудой, проводил ладонью по спинкам стульев, а потом бесцеремонно распахнул двери и проследовал внутрь дома по анфиладе комнат – прямо к будуару Натальи Николаевны!

Прадед бросился за ним следом, а Фурманов уже вошел туда и крутил в руках флакончик духов, взяв его прямо с полки трельяжа Натали.

– Что вы себе позволяете! – с возмущением спросил его Георгий Христофорович. – На каком основании?

Двое солдат, сопровождавших Фурманова, моментально встали между ним и комиссаром, угрожающе наклонив винтовки со штыками в сторону прадеда.

– Да вот смотрю, – спокойно сказал Фурманов, – подбираю себе дом… Вы знаете, – обратился он к солдатам, – а, пожалуй, мне этот дом подходит! На нем и остановимся! Конечно, обстановочку надо будет сменить, картинки эти со стен убрать. Может, в музей какой отнесете. Барахло всякое тоже мне не надо… А ты на меня голос-то не повышай! – закончил он фразу, глядя в упор на Георгия Христофоровича своими бесцветными глазами. – Ты иди пока к семье. Доедайте там свой обед и помещение освободите! Возьмите с собой то, что сможете унести.

– Как? Куда унести? Куда нам идти? – спросил пораженный прадед.

– Это уже дело ваше! Хоть к царю, хоть к Временному правительству!

Фурманов прошел обратно. За ним солдаты, а следом на негнущихся ногах Георгий Христофорович.

Бог уж с этими картинками на стенах! Там висели полотна Айвазовского, Репина, Сурикова и Левитана. А вот что делать с коллекцией? Прадед всю жизнь собирал фарфоровые чайники. Их было в коллекции более пятисот штук. Для полноты не хватало всего двух экземпляров. Революция ему помешала, он уже нашел коллекционеров в Голландии и в Китае, у которых можно было докупить два недостающих экспоната…

– Я буду на вас жаловаться! – выкрикнул прадед. – Вы преступники! Я столько сделал для России. У меня мандат!

– Знаем, знаем, – сказал Фурманов. – Если сейчас же не замолчишь, я приму меры. Понятно?

Разумеется, прадед понимал, что они могли не только арестовать семью, но и выстрелить из винтовок во врага революции. И ничего Фурманову за произвол не будет! Но уняться он все же не мог:

– Вы преступники и бандиты! То, что вы делаете, это бандитизм! Я вас разоблачу!

То, что сказал прадед, было ужасно. Через секунду оцепенения спокойный до этого Фурманов визгливо заорал:

– Я тебя в Сибири сгною! Контра собачья! Мразь буржуазная! Все вон из моего дома! Вон! Немедленно!

Он выхватил из кобуры револьвер, и прадед понял, что последний шанс остаться в живых – это быстро убежать на улицу.

Через несколько минут семья была в переулке с теми вещами, которые успели схватить. Они, к счастью, поймали извозчика и, забившись в его повозку, поехали прямо на вокзал. В руках Натальи Николаевны была маленькая сумочка с украшениями и небольшая картинка на дереве – набросок «Мадонны с ребенком», написанный рукой самого Рафаэля.

Прадед успел схватить припасенные деньги, что позволило купить билеты до Пятигорска. Поезд отправлялся через два часа. И это казалось счастьем. Семья не заходила в здание вокзала, чтобы их не заметили военные. Опасались: их вот-вот найдут и арестуют. Все спрятались за тюками прямо на перроне. Почти не разговаривали и ждали либо поезда, либо ареста.

А Фурманов так и поселился в нашем доме, и Нащекинский переулок вскоре переименовали в улицу Фурманова. После смерти пролетарского писателя на нашем особняке висела мемориальная доска: «Здесь жил и умер известный советский писатель Фурманов». В конце девяностых дом продали какой-то иностранной фирме, доску убрали, а переулку вернули прежнее имя.

На Северный Кавказ бежали не только из Москвы и Санкт-Петербурга, а со всей России, по которой катилась волна большевистской власти. Пятигорск стал местом, куда наряду с Крымом съезжалась российская аристократия, чудом избежавшая ареста и репрессий. Новая власть там еще не установилась, обстановку контролировали казачьи атаманы, поэтому все было спокойно. Создавалось впечатление, будто прибывающие люди просто приезжают на курорт и нет никакой революции и большевистского путча.