Тяжесть венца - Симона Вилар

– Скажите на милость! И кто же способен воспринять всерьез ваше решение? Вас в очередной раз сочтут безумной. Все это пустое. Вы не более чем лисенок, рычащий на волкодава, Анна.

Королева вдруг улыбнулась. Она и не заметила, как научилась у Ричарда улыбаться его улыбкой – холодным, сверкающим оскалом.

– Я не только лисенок, не только женщина, которую вы считаете своей женой. Я еще и королева Англии. И если я выступлю против вас именно сейчас, когда вы преступлениями и обманом захватили трон, то неужели у меня не найдется сторонников?

– Даже и не помышляйте об этом. Прежде всего вы моя супруга и jure divino[70] не имеете права идти против своего супруга. Кто, кто поддержит вас?

Королю не нравилась эта ее улыбка. Анна никогда не улыбалась так, как сейчас. Всегда в ней была слабинка, которой он, хорошо изучив эту женщину, научился пользоваться. Ричард был готов к тому, что она кинется на него с кулаками, станет кричать, биться в истерике. Но все шло иначе.

– По христианскому закону – да. А как быть, если попран jure humano?[71] Вспомните, ваше величество, разве Изабелла Французская не свергла с престола своего супруга короля Эдуарда?[72]

– Чушь! Что за нелепый пример! Известно, что эта француженка была не только дурой, но и одержимой бесом. Вы же англичанка до мозга костей и не настолько безумны, чтобы не понять, что цепи, сковывающие нас, неразрывны. С этим вам придется смириться, ибо у вас нет иного пути.

– Да, я англичанка. И в этом мое огромное преимущество. Во мне течет кровь самого благородного рода этой страны. Вы это понимали, когда женились на мне. Что вы скажете, Дик, если я наконец-то воспользуюсь своим именем и выступлю против вас? Ваш трон слишком шаток, чтобы с первых же дней повести войну против собственной королевы.

Ричард напрягся.

– Если вы выступите против меня, если вы открыто назовете себя моим врагом, то, клянусь раем и адом, я сделаю так, что сам Господь отвернется от вас.

– Небо не оставит меня, если я сама не изменю себе! Король Ричард, вам удалось однажды взять меня обманом, но силой вам меня не одолеть. Да, я женщина и по природе своей слаба, но мне довольно одной ненависти. И вы знаете, что ничего не сможете со мной сделать – ни заточить, ни объявить безумной, ни повернуть дело так, чтобы я неожиданно свалилась с лестницы, поскользнувшись на масле, вытекшем из лампы. Король Ричард, слишком много сейчас на вас пятен, чтобы вы не опасались возмутить англичан еще одним преступлением, где жертвой стала бы не только женщина, но и миропомазанная особа. Уже завтра, когда прояснятся отуманенные вином головы, многие задумаются, что вы за государь. И новая кровь отнюдь не придаст блеска вашему венцу. Вам придется, Ричард, терпеть меня рядом, я же объявляю вам войну. Вы знаете, сколько у меня преданных друзей среди ваших пэров, при дворе и на Севере. Даже и не надейтесь, что Север Англии – ваш оплот – останется верным вам, когда узнает, что их горбатый Дик ради жалкой корысти сдает шотландцам крепости на границе. Вам не удастся сохранить тайну падения Нейуорта. Весело же тогда станет в Йорке, где само слово «шотландец» считается худшим из ругательств. А гибель Кларенса, утопленного по-вашему распоряжению в бочке с вином? А убийство невесты Генри Тюдора? О, конечно, найдутся и такие, кто не содрогнется от всех этих злодеяний, но сколько рыцарей, лордов и простолюдинов задумаются над тем, стоит ли приносить присягу вам, если у них есть законный государь, прямой наследник покойного короля, при котором Англия пережила столь долгие годы благоденствия.

Ей с трудом удавалось говорить ровно. Ногти ее впились в ладони, слова она произносила сквозь судорожно сжатые зубы, моля Господа лишь о том, чтобы Он дал ей сил сдержать себя, ибо иное было бы поражением. И она оставалась стоять с гордо вскинутой головой, дрожа от ненависти и презрения. Ричард видел ее бледное лицо, горящие глаза, огненно-красное платье. В сумраке комнаты она была подобна пламенному ангелу мщения. И он бросился на нее первым.

– Ты ничего не сделаешь, сука!

Их лица оказались совсем рядом. Искаженное злобой лицо Ричарда – и расширенные от гнева глаза Анны.

– Вы взбаламутили свою отраву, Дик. Пейте же теперь!

Он отошел к окну, постоял, глядя в решетчатый переплет. Потом хмыкнул. Засмеялся, захохотал, безумно и злорадно. Медленно обернулся, глядя на нее через покалеченное плечо.

– Великолепно сыграно, Анна! Однако вы забываете, что у меня есть надежное противоядие.

Ричард взял со стола зажженный канделябр. Раздвинув гобелены на стене, он открыл небольшую скрытую дверцу.

– Идемте, – сказал он совершенно спокойно.

Что-то в этом хладнокровии напугало Анну. Она на мгновение растерялась. И когда Ричард взял ее под руку, почти не сопротивляясь, дала увлечь себя в полутемный проход. Ричард шел впереди, светя ей канделябром. Узкая лестница стала круто спускаться вниз.

– Ну же, ваше величество, неужели вы настолько напуганы, что опасаетесь даже небольшой прогулки в обществе короля Англии?

Он продолжал спускаться, и Анна, решив, что вряд ли Ричард рискнет в день коронации разделаться с ней, осторожно последовала за ним.

Он поджидал ее в небольшой каменной клетушке. Подал ей руку и, когда Анна отказалась, лишь пожал плечами и поставил подсвечник на выступ стены. Затем, словно задвижку в печи, открыл небольшое окошко. На лицо его упал луч света, и Анна увидела, что Ричард снова улыбается.

– Сюда, миледи, – поманил он ее, не отрывая взгляда от оконца. – Право же, на это стоит взглянуть.

Анна увидела круглую сводчатую комнату без окон. Свет в ней был только от жарко полыхавшего очага, заслоненного от Анны двумя силуэтами, в которых она с ужасом узнала Джона Дайтона и Майлса Фореста. В комнате, видимо, было жарко, и их торсы были обнажены. Дайтон и Форест резались в кости. Форест с хрустом жевал яблоко, а немного в стороне, облокотясь о стену, со скучающим видом стоял Роберт Рэтклиф в парадном одеянии из темного шелка. А подле него на ларе… Анна вцепилась в каменный подоконник, чтобы не упасть. Там была ее дочь.

Кэтрин, как и Рэтклиф, все еще была празднично одета. Ее блестящее розовое платье казалось цветком среди железного хлама. Ибо Анна не сомневалась, что эта комната – комната пыток. Ее девочка, видимо, находилась здесь давно – у нее было усталое, сонное личико, высокий, весь в воздушном муслине эннен клонился набок, когда она начинала подремывать. В руках у Кэтрин было недоеденное яблоко.

Дайтон привстал, запихивая обратно кочергой выпавшее из огня полено. Кэтрин на мгновение очнулась. Откусила кусочек яблока и, повернувшись к Рэтклифу, протянула: