Тень Серафима - Наталья Сергеевна Корнева

– Верно, я был полностью изолирован от мира, – нахмурившись, мрачно подтвердил Карл, – но мой тюремщик держал со мной тесную связь. Он не только дотошно выпытывал у меня мои тайны, но и сам временами был не прочь поделиться ценной информацией. А все потому, что ему было почти так же скучно, как и мне. Поверьте, августейший правитель в красках хвалился передовыми достижениями и успехами науки Ледума. Он весьма и весьма доволен вами.

Карл перевел дух, искоса посматривая на умолкшего собеседника и примечая его реакции.

– И как только можете вы жить с этим, профессор? – наконец прямо спросил он. – Как можете спокойно спать, зная, для каких чудовищных целей используются ваши разработки? Это трусость. Куда исчез тот Мелтон, которого я знал когда-то, – мечтатель и неисправимый романтик? Из гениального ученого за минувшие годы вы превратились в злого гения эпохи.

– Не будем заострять внимание на том, в кого регулярно превращаетесь вы, – под нос себе пробормотал Мелтон, нервно рассмеявшись. – Время романтики заканчивается в юности, это так. Но не преувеличивайте мои грехи. Наука бесстрастна, она не может быть хороша или дурна. Наука есть выражение самой объективности. В чем-то вы правы: иногда ей находят не самое лучшее применение, но в этом нет вины изобретателей или исследователей. Таково наше общество и его болезни – не мне их лечить. Вы не ошибаетесь в ваших подозрениях: все разработки в первую очередь обретают реализацию в военной сфере, но по сравнению с невежеством и хаосом это неизбежное и гораздо меньшее зло. Рано или поздно все открытия применяются и для мирных нужд. Таким образом со временем жизнь простых горожан так или иначе становится лучше и проще.

– Вы говорите его словами, – с беззлобной иронией заметил Карл, широко разведя руками. – Ведь это не ваши мысли, профессор. Прежде вы не соглашались на сомнительные компромиссы с совестью. Вы были не из тех, кто шел по пути наименьшего зла.

– Прежде – может быть, – холодно отрезал глава Магистериума, с большим трудом не поддаваясь на очередную провокацию. – Но вас не было слишком долго, Карл. С тех пор изменилось многое: как в Ледуме, так и в моей душе. Я ученый, в этом призвание и смысл моей жизни. В этом вся моя судьба. На мне лежит ответственность перед обществом. Я не могу позволить себе не использовать данные мне способности… чрезвычайно редкие способности, замечу без лишней скромности. Я должен оставить знания потомкам, подготовить студентов, способных на высоком уровне продолжить развитие передовой науки. И дать новый импульс маховику прогресса! Конечно, он был запущен до меня, но в нашей эпохе именно я тот человек, который ответственен за скорость его дальнейшего вращения. Посмотрите, сколько на меня возложено обязанностей: перед обществом, перед будущим! Это мой путь, и другого не дано. И более я не стану отвлекаться на посторонние дела, не позволю втянуть себя в глупые политические авантюры, теряя дни, отпущенные для работы.

– Я услышал вас, профессор, – терпеливо дождавшись, пока Мелтон замолкнет, подвел неутешительный итог Карл. Голос его был глубок и низок, полон невысказанных предостережений. – Я мог бы пригрозить вам расправой, но не стану делать этого. Я уже понял, что немедленная неизбежная смерть от лап нелюдя для вас гораздо менее страшна, чем возможный будущий гнев вашего дражайшего лорда, в случае если тот узнает о нашей встрече. Но позвольте задать вам последний, личный вопрос. Каково это – приучить себя не чувствовать, больше ничего не ждать? Не жить? Каково это – каждый день притворяться, не имея возможности выговориться, на всем белом свете хоть с кем-то быть искренним? Смотреть в глаза человеку, отнявшему у вас смысл жизни – тот, что был до науки, – и подчиняться?

«Не вздумайте снова довериться мне, друг мой, – не стерпев собственных колких фраз, мысленно взмолился Карл, совершенно точно зная, чем это нехорошее дело закончится для Мелтона. Как жаль, что другого выбора не было. – Не смейте прислушиваться к моим словам. Не смейте поддаваться эмоциям, которые вас погубят».

Но плечи старого профессора уже вздрогнули, и он вдруг задышал отрывисто.

– Хотите, чтобы я разделил с вами тяжесть своего горя? – хрипло вопросил Мелтон. – Хорошо. Возможно, мне это действительно принесет облегчение… Поверите ли, этот изверг даже не пришел на казнь. А я был там. Был, вместе с половиной жителей Ледума, собравшихся поглазеть на громкую смерть. Многие открыто сочувствовали Лидии, несмотря на всю холодность сердец наших горожан… Это было ужасно. Ах, Карл, если бы вы только знали, как это было ужасно!

Лицо ученого исказили сильнейшие эмоции, горестные морщины перечеркнули высокий лоб.

– Должно быть, больно вспоминать такое? – с невольным сочувствием заметил Карл, смущенно опустив глаза. Дело было сделано.

– Вспоминать? – грустно переспросил Мелтон. – Возможно… Только я и не забывал. Даже во сне прошлое не отпускает меня. Тяжело и больно помнить, но память – это все, что у меня осталось. Моя госпожа в серебряном и лазурном кротко улыбается с эшафота… ей позволили надеть гербовые цвета Ледума в последний раз… Спокойная улыбка так и осталась на лице, когда голова упала в корзину. Глаза тоже остались открыты навсегда. Хрупкое тело чуть дернулось в агонии, и… и все. Было столько крови…

Мелтон отвернулся, скрывая слезы, которые уже не мог сдержать.

– Если это как-то утешит вас, лорд Эдвард высоко оценил вашу выдержку. Он был уверен, что в первые дни после казни вы непременно сорветесь и броситесь на него, пытаясь заколоть своей профессорской указкой.

В глубине души Карл искренне соболезновал старому другу, но все же не смог удержаться от соблазна подпустить шпильку и вывести на эмоции. Находить уязвимости и без жалости бить в слабое место – в этом была звериная натура оборотня.

– Что? – возмутился и одновременно изумился Мелтон. – Но… откуда он знает?! Не может быть, чтобы вы рассказали правителю, ведь так?

Он пристально вгляделся в насмешливо блестящие глаза Карла и похолодел, видимо, прочтя в них ответ.

– Да как вы могли… как посмели выдавать чужие секреты! Это бесчестно!

– Перестаньте, Мелтон! – Карл ни секунды не собирался оправдываться или приносить извинения. – Неужели вы думаете, осталось что-то, о чем я не сообщил ему за эти тягостные годы? О, как счастлив я был разговаривать хоть с кем-то, будь это даже сам дьявол! Прошу, поймите же меня. В некоторые дни моего одинокого заключения я почти терял надежду: сумасшествие было предельно близко. Я остро ощущал, как меняется восприятие действительности, и только