Сон в начале тумана - Юрий Рытхэу

Так Тэгрынкеу стал помощником торговца. Чукчи, его земляки, сначала удивлялись, а некоторые даже с осуждением сказали, что парень взялся не за свое дело, но потом привыкли и даже стали гордиться перед жителями других селений тем, что Тэгрынкеу, кэнискунский житель, настолько усвоил торювое дело, что все чаще стоит за прилавком, в то время когда Поппи Карпентер нежится в горячем источнике или пьет с моряками пришедшего судна.

Тэгрынкеу научился счету, чтению и письму и однажды летом сам, без помощи Карпентера, вел переговоры с представителем торговой компании.

Пришла пора жениться парню. Карпентер намеревался выдать за него старшую дочь. Однако у Тэгрынкеу уже имелась невеста в соседнем Уэлене. Тэгрынкеу явился к торговцу и сказал, что уходит, так как его жизнь круто меняется: он женится и переселяется в Уэлен. Сначала Карпентер пытался уговорить парня, но потом бросил и только спросил:

— Разве тебе было плохо у меня? Разве нельзя жить здесь, переселив жену в Кэнискун?

— Мне было хорошо у вас, Поппи, — учтиво ответил Тэгрынкеу. — Но я хочу жить со своим народом.

— Но ведь ты и так живешь со своим народом! — возразил Карпентер.

— Я не делаю того, что делают они, — ответил Тэгрынкеу.

— Ты уходишь в море, как только у тебя свободное время, — напомнил Карпентер, — ставишь капканы…

— Я торгую, — сказал Тэгрынкеу. — Я не слышу, но чувствую, что люди смотрят на меня уже как на чужого.

Карпентер достаточно хорошо изучил своего помощника, чтобы удерживать его. Наоборот, он щедро одарил его на прощание многими вещами и в придачу огромным куском брезента на покрышку яранги.

Тэгрынкеу стал охотиться в артели Гэмалькота. Он был хорошим стрелком, гарпунером. Правда, считалось, что пребывание у торговца несколько повредило парню. Он старался перенять у белых все, что облегчало работу. Он горячо ратовал за приобретение деревянных вельботов, которые могли ходить во льдах, за подвесные моторы, за небольшую гарпунную пушку, которая заменила бы неверный ручкой гарпун в китовой охоте.

В Уэлене жили представители русской власти — стражник Сотников и начальник уезда Хренов. Они важно расхаживали по селению, а Тэгрынкеу презрительно говорил, что нет хуже людей, чем живущие праздной жизнью.

Однажды в раннюю пору начала плавания в расходящихся весенних льдах в Уэлен на торговой шхуне прибыл Роберт Карпентер и сразу пошел искать Тэгрынкеу. Новость, которую он сказал парню, заставила его задуматься: в далеком американском городе Сан-Франциско открывалась выставка, на которой будет показана жизнь сезерных народов. Награда за пребывание на ярмарке — тысяча долларов. О, Тэгрынкеу хорошо знал, что такое тысяча долларов. Это огромные деньги. Их хватит, чтобы купить, выменять на деньги, и гарпунную пушку, и новые ружья, и, может быть, даже большой деревянный вельбот.

И Тэгрынхеу отправился в Сан-Франциско. На шхуне уже был оленевод с испуганными оленями, который по ночам плакал, склоняя лицо за борт. Эскимосская семья пребывала в лихорадочной деятельности: все — родители и двое мальчишек — с утра до вечера, резали моржовую кость, изготовляя фигурки нерп, моржей, оленей, белых медведей.

В Номе всех пересадили на большой пароход с дымящейся трубой. Из десятка оленей три сдохли при перегрузке и остались лежать на низком немохом берегу.

Сан-Франциско оглушил и напугал северных людей так, что им показалось, что они утратили речь и больше не будут слышать друг друга.

Б большом парке с клетками для зверей уже были приготовлены загоны, а для Тэгрынкеу и его жены стояла настоящая, сделанная по всем правилам яранга. Как раз напротив жили белые медведи, которым время от времени привозили большие глыбы льда. Жара была такая, что Тэгрынхеу готов был скинуть с себя всю одежду, но по условиям контракта он с женой должны были находиться как раз на солнцепеке. Некоторые из публики кидали лакомства и даже мелкие деньги, которые по вечерам убирал служитель. Он как-то раз пытался обыскать жену Олину, но получил от Тэгрынкеу такой удар который чуть не свалил ярангу.

Несколько раз, лежа без сна в яранге, Тэгрынкеу готов был сбежать, но обещанные деньги сулили улучшение жизни, и наутро он выходил с застывшей улыбкой на яркий солнечный день, и в который раз принимался чинить нарту.

Он понимал, о чем говорили люди за оградой. Слушал, и гнев затуманивал разум. Публика признавала его большое сходство с человеком. Порой Тэгрынкеу хотелось выскочить из загона и закричать на всю выставку: «Человек я!» Особенно тяжко было с детьми. Откуда у них столько жестокости? Если они что-то и кидали, то старались попасть в лицо. Особенно им нравилось бросаться мороженым. Оно было сладкое и вкусное, но, смешиваясь со слезами обиды и горя, оно становилось поперек горла и большими грязными пятнами растекалось по земле. Дети недоумевали: как это такие милые, одетые во все меховое, такие похожие на людей звери не любят мороженое, и оборачивались к белым медведям.

Иногда ночью из соседних жилищ, где жили эскимосы, эвены и индейцы, увозили умерших на страшной жаре. Это делалось быстро и аккуратно, так что к утру не оставалось даже следов горя, и осиротевшие или потерявшие близких снова принимались забавлять многочисленных посетителей этнографической выставки.

Возвращение в родной Уэлен было подобно воскрешению из мертвых. По вечерам в ярангу к Тэгрынкеу собирались желающие послушать рассказы о пребывании земляка в большом городе и удивлялись, почему в его словах было больше горечи, чем удивления выдумкам белых. Обида крепко сидела в сердце Тэгрынкеу. Когда к нему пришел стражник Сотников и велел часть денег сдать в казну как налог Солнечному Владыке, Тэгрынкеу ответил: «Пусть Солнечный Владыка приедет за этими деньгами сам. Пусть он сядет на замерзшей лагуне и испытает наш холод. Мы посмотрим, как он занимается своими делами, полюбуемся на него, и тогда, быть может, я отдам ему деньги… Не все, конечно, а часть. Могу побольше дать, если он приедет с женой…» Стражник закричал и произнес в яранге Тэгрынкеу страшные русские ругательства. Но они не задели хозяина. Когда чукча называет чукчу разными частями человеческого тела по отдельности, ничего смертельно оскорбительного в этом нет. Самое страшное оскорбление на чукотском языке — это когда один говорит другому: «Ты очень плохой человек». И эти слова сказал Тэгрынкеу разъяренному Сотникову, заступнику русского царя, Солнечного Владыки. Да и то лишь после того, как на орущего стражника тявкнула любимая собака Тэгрынкеу, а тот схватил из кожаного мешочка ружьецо и застрелил собаку. Сказав оскорбительные слова, Тэгрынкеу вытолкал стражника и выбросил вслед маленькую, еще теплую гильзу. На всякий случай Тэгрынкеу взял в руки винчестер.

Кончалось лето, Тэгрынкеу собирался осенью в Америку покупать гарпунное ружье. Он отложил эту поездку до поздней осени, когда уже кончится страда на лежбище. Из Петропавловска пришел пароход, и в ярангу Тэгрынкеу явились стражники во главе с Сотниковым. Они схватили хозяина, отвезли на пароход, а деньги, предназначенные для покупки гарпунной пушки, отобрали до последней бумажки. «Тебя отвезут в Петропавловск и будут судить, как человека, который ведет разговоры против Солнечного Владыки и отказывается отдавать долю», — заявил Сотников. «Какой же он владыка, если нуждается в деньгах бедного чукчи?» — усмехнулся Тэгрынкеу и с гордо поднятой головой поднялся на борт парохода.

В Петропавловске арестованного отвезли в сумеречный дом. В маленькой комнате теснились разные лица. В то время Тэгрынкеу почти не знал русского языка. На суде от него толком ничего не добились и после недельного содержания в арестном доме выпустили на все четыре стороны.

Тэгрынкеу спустился к гавани. Но все корабли шли в другую сторону, с севера наступали льды. В поисках пищи северный человек исходил весь городок, пока не наткнулся на какую-то строительную артель. Плотники сидели у недостроенного дома и прямо из котлов черпали большими деревянными ложками. Они позвали Тэгрынкеу, но он опасался: он еще не видел белого человека, который бы по-доброму относился к чукче. Но люди звали его, добродушно улыбались, показывали полные ложки пахучей каши. Тэгрынкеу вглядывался в лица и видел в них не любопытство толпы, как в Сан-Франциско, а обыкновенное человеческое сочувствие. Так он пристал к плотницкой артели и проработал в ней всю зиму. Они ставили дома камчатским обывателям, строили сушильни для рыбы, рубили казармы для небольшого гарнизона. Семен Рыбочкин, один из плотников, особенно подружился с Тэгрынкеу и принял в свою семью как родного. В конце лета Тэгрынкеу уже хорошо говорил по-русски и имел достаточно сбережений, чтобы уехать на родную Чукотку. Но жизнь в Уэлене оказалась нелегкой. Чуть ли не каждый день приходил стражник и справлялся о мыслях Тэгрынкеу. Да и люди в Уэлене стали сторониться своего земляка, чтобы не навлечь гнев на свои головы. Не было у Тэгрынкеу больше ни винчестера, ни тем более — гарпунной пушки. Пришлось ему каждое лето наниматься на американские и норвежские китобойные шхуны. Они плавали чуть ли не до Гавайских островов. Впоследствии капитаны китобойных шхун старались переманить друг у друга отличного гарпунера.