После пожара - Уилл Хилл

«Агнцами Божьими», и переехал в их общину, расположенную в Неваде. Там он провел почти два года, после чего был вынужден убраться. Бывшие члены этой секты сообщили нам, что Парсон объявил главаря прислужником дьявола и пытался устроить переворот.

– Знакомо, да? – спрашивает меня доктор Эрнандес.

Я сухо улыбаюсь и киваю.

– Очевидно, Эймос Эндрюс уехал из Невады вместе с ним. – Агент Карлайл переворачивает страницы в папке. – Данными о том, где находились и что делали эти двое до прибытия в Легион Господень, мы не располагаем. Ну а остальное пересказывать не надо.

– Не надо, – соглашаюсь я.

Агент Карлайл улыбается.

– Мама не ошиблась, когда назвала его шарлатаном и стервятником, – говорю я.

– Это так, – кивает он. – Прямо в точку. Твоя мама видела его насквозь.

– К сожалению, лишь она и больше никто.

Мои собеседники молчат, и я их понимаю. Что тут скажешь?

– Спасибо, что поделились информацией, – говорю я, когда становится понятно, что прервать тишину придется мне. – Я очень это ценю.

– Всегда пожалуйста, – кивает агент Карлайл.

– Будем продолжать? – спрашивает у меня доктор Эрнандес. – Если тебе нужно время обдумать услышанное, можешь вернуться в свою комнату.

Я энергично мотаю головой – насиделась уже в этой комнате.

– Все в порядке. А что вообще в мире происходит?

Доктор Эрнандес откидывается на спинку стула, а агент Карлайл пускается в долгий рассказ, как его вызвали в школу, где учится дочка, потому что она поправила одного из учителей, и теперь ей грозит задержание после уроков. Я слушаю, улыбаюсь и киваю в нужных местах, но думаю о своем. Об отце Джоне, о том, как много жизней оборвалось и рухнуло из-за веры человеку, не имевшему со святостью ничего общего. И хотя в глубине души я немножко горжусь тем, что в итоге раскусила его, главная мысль, которая не дает мне покоя, – сколько же это все принесло потерь. Жутких, бессмысленных потерь.

После

Ну вот, я последняя. Больше никого не осталось.

Сегодня утром за Джеремайей прилетела семейная пара из Хьюстона. Я видела их в вестибюле, когда сестра Харроу провожала меня в «Кабинет для интервью № 1». Муж с женой взволнованно ожидали у стойки регистратуры, сжимая в руках пакет с игрушками, и их лица светились надеждой. За последние недели они навещали Джеремайю не меньше полдюжины раз, но до сегодняшнего дня я с ними не сталкивалась. Кажется, это хорошие люди.

Доктор Эрнандес разрешил мне отлучиться с сеанса на пять минут, чтобы попрощаться с Джеремайей. Мальчуган обнял меня в коридоре, и я тоже его обняла и велела хорошо себя вести. Он сказал, что постарается, а я сказала – да уж, придется постараться, и он засмеялся и опять меня обнял. Кое-что в его взгляде по-прежнему меня тревожило – отпечаток пережитой боли, невидимый кровоподтек, и все же, когда Джеремайя охотно позволил медсестре взять его за руку и проводить в вестибюль к новой семье, я почти убедила себя, что у него все наладится. Со временем. Я надеюсь, что все будет хорошо. И у него, и у всех остальных. Включая меня.

Через двадцать три дня мне исполнится восемнадцать и я официально стану взрослой. С этого дня я сама буду нести за себя ответственность, что звучит уже совсем не так страшно.

Как и предсказывал агент Карлайл, по итогам расследования никому из несовершеннолетних членов Легиона Господня, в том числе и мне, обвинений предъявлено не было. Сведения о том, что я делала в Большом доме, занесли в протокол, подшили к делу – и все. Не знаю, то ли они предпочли не поверить моему рассказу, то ли квалифицировали мои действия как самооборону, а может, просто решили, что улик против меня слишком мало, но, каковы бы ни были причины, все закончилось. Все позади.

Агент Карлайл не смог порадовать меня лично – в тот день, когда выпустили предварительный отчет, он уехал в Даллас, но хотел, чтобы я все узнала, не дожидаясь его возвращения, поэтому новость мне сообщил доктор Эрнандес.

Я проплакала почти полчаса. Это не были слезы грусти или даже счастья – я плакала от облегчения. Чувствовала, что черта подведена и теперь я могу – могу! – наконец посмотреть вперед, в будущее, уже не оглядываясь. И то, что ждет впереди, занимает мои мысли все больше и больше.

Примерно неделю назад доктор Эрнандес сказал, что мне разрешат покинуть Муниципальный центр имени Дж. У. Буша – то есть, конечно, если я пожелаю – в день моего рождения. Мне предстоит получить еще немало консультаций – насчет денег, съема жилья, оформления паспорта и уймы всего прочего, – прежде чем я выйду отсюда, и раз в семь дней должна буду появляться в клинике доктора Эрнандеса в Остине, но, ступив за порог, я вольна отправляться куда угодно.

Пока что я не имею ни малейшего представления, куда пойду, но, думаю, что-нибудь решу. А как иначе.

После

До моего совершеннолетия осталось три дня.

Теперь утренние сеансы проходят через день, а КСВ не проводится совсем, потому что социально взаимодействовать больше не с кем. Когда я говорю сестре Харроу, что мне нужно повидать доктора Эрнандеса, то примерно через час он стучит в мою дверь или звонит по телефону, если уехал в Остин, но я стараюсь не злоупотреблять этой возможностью: он вложил в меня и моих Братьев и Сестер столько душевных сил, посвящал нам всем так много времени, что будет совершенно справедливо, если его жизнь понемногу начнет возвращаться в прежнее русло.

Агент Карлайл уехал. Он сказал, что ему дали трехмесячный отпуск за свой счет, и это, по-моему, очень правильно. Должно быть, семья сильно соскучилась по нему за эти долгие, мрачные дни после пожара, когда он почти по двадцать четыре часа в сутки проводил либо здесь, либо на тлеющих руинах Базы. И наверное, сильнее всех скучала его дочь, которая всего на четыре месяца младше меня; агент Карлайл не раз говорил, что она бы мне понравилась, и я в этом не сомневаюсь. Перед тем как обнять меня в последний раз и попрощаться, он дал мне свою визитную карточку и сказал, чтобы я звонила ему в любое время, как только потребуется помощь. Я поблагодарила его и сказала – да, конечно, но звонить ему не стану. Он и без того достаточно для меня сделал. И он, и доктор Эрнандес.

Теперь бόльшую часть времени моя дверь не заперта. Мне нельзя покидать безопасный