Привилегированное дитя - Филиппа Грегори

— Пожалуйста, выслушайте меня, — настойчиво попросил он. — Но теперь я вижу, что это неправильно. Я попытаюсь справиться с собой, так же как справляются женщины. Если это, конечно, возможно. Я заставлю мое сердце и мои желания следовать одним курсом. И я не хочу любить одну женщину и идти при этом к другой. Если вы простите мне один этот раз, то он будет последним.

Я пристально смотрела на него, хотя мои глаза были полны слез.

— А если бы вдруг оказалось, что я не невинна, вы бы нашли в себе силы так же легко простить меня? — с горечью ответила я вопросом на вопрос. — Если бы я сказала вам, что совершила ошибку, но больше ее не повторю?

Джеймс заколебался, его врожденная честность мешала ему солгать и на этом закончить спор. Он сокрушенно улыбнулся.

— Надеюсь, я нашел бы в себе силы признать, что не ваше прошлое, а ваше будущее интересует меня, — сказал он. — Да, я уверен, что мысль о вашей близости с другим мужчиной была бы невыносима для меня, но я постарался бы понять вас. Постараетесь ли вы понять меня?

Я молчала. Старая печальная мудрость Вайдекра говорила мне, что, какой бы ответ я ни дала, наши лучшие дни с Джеймсом миновали.

— Да, — ответила я, уже зная, что все кончено.

Его лицо сразу просветлело. Он наклонился и поцеловал мою руку, затянутую в перчатку, потом, слегка отвернув ее, поцеловал обнаженное запястье, там, где пульс бился быстрее от его прикосновения.

— Благодарю вас, — сказал он. — Я не забуду этого.

Мы постояли еще немного, ничего не говоря. Руки Джеймса дрожали, и он усмехнулся.

— Я готов сейчас упасть на колени у ваших ног и зарыдать, — проговорил вдруг он. — Я был в таком ужасе, что вы мне откажете.

Я улыбнулась одними губами. Я была совершенно уверена, что никогда больше не увижу его.

— Я узнаю, можно ли что-нибудь сделать для Джули, — заговорил он другим тоном. — Я попрошу мою тетушку помочь мне в этом. Джули ведь еще очень молода, и у нее должно быть будущее. — Я кивнула. — Позаботьтесь, пожалуйста о детях в Экре. И непременно напишите мне, как только вы доберетесь домой. Прошу вас, обращайтесь ко мне, если у вас будут какие-то трудности. Какие бы они ни были.

Я хотела было кивнуть и сказать «да». И добавить, чтобы он тоже непременно обратился ко мне, если я буду нужна ему, и ничто более не сможет разлучить нас. Но я промолчала. Свет вдруг померк, словно солнце затмила туча, и голос Джеймса доносился как будто издалека. И я ощутила такую невыносимую боль одиночества, будто бы я осталась одна в целом мире, как будто не было никого, кто любил бы меня или готов был бы полюбить когда-нибудь. Я совершенно точно знала, что Джеймс не приедет ко мне, что он не сможет помочь мне, как бы ни была велика моя нужда в нем.

— Что случилось? — тревожно спросил он. — Вы видите что-нибудь, Джулия?

Я моргнула и ответила: «Нет». Это смутное чувство стало удаляться от меня, как фонарь уезжающего фургона. Я ни в чем не была уверена.

— Вы пошлете за мной, если будете нуждаться во мне? — повторил Джеймс.

— Да, — но я знала, что не смогу этого сделать.

— И вы знаете, что я приеду?

— Да, — повторила я, но знала, что он не приедет.

В этот момент дядя Джон высунулся из окна кареты.

— Прошу прощения, Джулия, прошу прощения, мистер Фортескью, но нам пора ехать, — сказал он.

Мы повернулись и пошли к карете. Джеймс молча помог мне сесть.

— Я не стану говорить «до свидания», — сказал он через окно. — Я только скажу: «Благослови вас Бог до моего приезда».

Я улыбнулась ему, улыбнулась так, будто не была близка к слезам. И молчала, пока не тронулась карета. Только когда фигура Джеймса скрылась из глаз, я прошептала очень тихо и очень печально:

— До свидания, Джеймс, до свидания, мой любимый. До свидания.

Путешествие наше было нетрудным. Дети уже поджидали нас в наемном дилижансе на углу Рыбного Мола, и мы даже не стали останавливаться. Я только помахала им из окна, три сияющие физиономии энергично закивали мне в ответ, и их экипаж тронулся следом за нашим. С дядей Джоном оказалось приятно путешествовать. В карете было тепло, мы закутались в шерстяные одеяла, а наши ноги согревали теплые кирпичи. Когда мы останавливались поменять лошадей, нам подавали горячее питье, а в гостиницах мы располагали собственной гостиной с топящимся камином, и даже мама рассмеялась, глядя на физиономии детей при виде поданного обеда и убранства их собственных комнат.

Утром второго дня, когда дядя Джон подписывал счет, я вышла заказать экипаж для последнего отрезка пути. Джем Денч стоял во дворе, преисполненный собственной важности и почем зря ругая конюхов за плохое обращение с лошадьми. Я тревожно взглянула на них, но, на мой взгляд, все было в порядке. Солнце сияло с голубого неба, но низкие белые тучки на горизонте предвещали близкий снегопад.

Сквозь шум постоялого двора и грохот колес подъезжающего экипажа я расслышала пение, такое чистое и высокое, словно оно доносилось до меня прямо с небес. Словно пели белые тучи, что лежали на горизонте, там, где располагался мой дом. Так могли петь солнечные лучи, протянувшиеся ко мне, чтобы согреть меня. Я засунула руки поглубже в меховую муфту и прислонилась к двери. Вайдекр звал меня.

Леди в подъехавшем экипаже оглядела меня с любопытством, к которому я успела привыкнуть в Бате. За это время я немного выросла и чуть поправилась на тамошних замечательных булочках. Теперь я была такого же роста, как мама. Я стала носить такие же высокие каблуки, как она, и даже научилась легонько постукивать ими при ходьбе. Более того, за долгие недели в городе я приобрела известный шарм и элегантность, а также обрела то чувство, которое мама называла «высокомерие Лейси». Оно диктовало мне гордо нести голову и ступать по земле с таким видом, словно бы мне принадлежало все в округе по меньшей мере на сотню миль во всех направлениях.

Я вежливо улыбнулась леди и велела Джему сообщить моим родителям, что мы уже готовы выезжать. Он подал карету к самым дверям, и мама с дядей Джоном вышли из гостиницы.

— Какая чудесная погода, — вздохнула мама, когда мы выехали из городка и направились по широкой, просторной дороге.

— Завтра может быть снег, — сказала я. — А в Вайдекре он, наверное, уже выпал.

Ночью все хорошо подморозило, и земля была твердой и гулкой под нашими колесами. Джем предложил отправиться по верхней дороге среди холмов до самого Петерсфильда, и мы рискнули попытать наше счастье, надеясь не застрять в грязи. И оказались правы. Мороз сковал грязь, превратив ее в лед, и мы были вознаграждены за свою смелость красотой самого чудесного пейзажа Англии: границ между Хемпширом и Суссексом. Разумеется, особенно чудесным со стороны Суссекса.