Битва в пути - Галина Николаева

— Не успею до партактива… Но сейчас и не в этом суть. Хотелось бы, чтобы разговор шел о главном. Сейчас я заглянул в партком. Сидит там Дронов, секретарь горкома по промышленности, читает мою тетрадь. Все исчерчено красным карандашом.

— Это хорошо. Значит, спор пойдет по главным вопросам.

— Вам не противно будет меня видеть избитым?

— Каким угодно, только не испуганным.

Она оглядела его смятый костюм, закоптелое лицо, запыленные ботинки и брезгливо поморщилась.

— Почему вы сегодня так одеты? Пойдите побрейтесь, переоденьтесь. И чтобы была отутюженная сорочка. И вообще вы весь с ног до головы… отутюжьтесь…

Он понял, почему надела она бирюзу, серо-голубое платье. Перед решающим и опасным сражением надевают ордена и чистое белье.

После работы он заехал домой переодеться и, бреясь в напряженной тишине квартиры, избегал смотреть в преданные и испуганные глаза жены. Ему вспомнилась легкая, брезгливая гримаса и слова: «…с ног до головы… отутюжьтесь!»

Собрание партийно-хозяйственного актива всегда было на заводе не только деловым, но и праздничным событием. Вальган любил праздничность и умел создавать ее.

Дворец культуры сиял огнями, цветы украшали трибуны, в фойе звучала музыка, в буфете шла бойкая торговля фруктовыми водами и мороженым. Бахирев был единственной мрачной фигурой среди общего оживления. Ему было трудно ходить по залам Дворца. Никто не приближался к нему, не заговаривал с ним. Срыв программы, лишение премиального фонда, волновавшая завод история с противовесами — все связывалось с его именем. В нем видели виновника и носителя бед.

Где-то мелькала Тина, нежная, веселая. Он уловил ее дружеский и испытующий взгляд, захотел подойти к ней, но не подошел.

Тина видела его, вспоминала, как металась она однажды в этом же платье по этим же залам и коридорам. «Танец смерти вокруг синего пальто!» — усмехнулась она про себя. Как мечтала тогда о едином взгляде, о едином слове, как пыталась убежать от любви, мчась под дождем по темным улицам!

Сейчас она была счастлива наперекор всей вселенной. Она получила больше, чем мечтала: его повседневную тягу к ней, его нежность. С тайным чувством собственности смотрела она на его широкие плечи. Но как он был сейчас одинок и жалок в своем новом, отутюженном костюме, с этими смешными волосами, старательно разглаженными спереди, нелепо торчащими на макушке! Как тяжело кружится он по этим переполненным залам! Тоже «танец смерти»? Она охотно вернула бы себе отчаяние того вечера, только бы увидеть его счастливее! «Подойти к нему? Если б можно было обнять! Если подойду, поймет, что жалею, и ему станет еще хуже. Не показать жалости. Смотреть как ни в чем не бывало».

Тяжеловесно и одиноко кружил Бахирев по залам. В одной из комнат собралась молодежь. В рабочем поселке живучи были деревенские частушки. Девушки обступили ребят и, приплясывая под баян, пели новую, очевидно только что рожденную в тревогах дня, частушку:

Были вы наладчики,Были вы молодчики,Стали вы кроватчики,Стали сковородчики.

Раздался смех, аплодисменты. Витя Синенький с двумя комсомольцами, отбивая чечетку, уже пел на мотив «Я в лесу дрова рубила»:

В Чеелце вагон грузили,Сковородку позабыли,Ухзат, сковородку,Сковородку и ухват…

Бахирев не смог не улыбнуться. Метко! Рабочая молодежь стихийно и лихо высмеивала новое, «кроватно-сковородное» направление тракторного. Какую оценку даст этому направлению официальное решение партийно-хозяйственного актива?

Бахирев улыбался, но увидел в витрине заводского «Крокодила» самого себя, и улыбка исчезла. Он был нарисован в виде грустного бегемота с хохлом на макушке. Над хохлом летели противовесы с крылышками амуров. Дырявые тракторы утирали слезы гусеницами. «Подытожили, значит, мою деятельность! Тоже метко».

Партийно-хозяйственный актив начался. Доклад о состоянии производства делал Вальган. Вел собрание Чу-басоз.

Видя, как Бахирев, наверное в последний раз, занимает место в президиуме, Чубасов снова прикинул в уме уже внутренне принятое решение: «Жаль, но надо. Не контролировать его нельзя: зарывается. Контроля он не перенесет. С Вальганом не сработается. Неурядицы между директором и главным инженером приведут завод к «катаклизмам». Это проверено горьким опытом. Тракторы, стреляющие противовесами, — следствие этих неурядиц. Дальше тянуть нельзя. И так преступно затянули! Решение хоть и вынужденное, но единственно возможное. Нужно для завода. Нужно и для самого Бахирева. Иначе, как таким крепким и коллективным уроком, его не выучишь».

— Начали? — бросил он Вальгану.

— Что ж, все на местах…

Тина знала, как трудно будет Бахиреву видеть ее в час своего позора, и села в последнем ряду. Вальган на трибуне был, как всегда, победоносен. Даже первое сопоставление искрометного Вальгана и хохлатого, понурого Бахирева с его набрякшими веками было не в пользу последнего. Он был жалок. «Зачем посоветовала отутюжиться? Отутюженный костюм только подчеркивает помятое лицо. Пришибленный он сегодня. Зачем не подошла в фойе? Надо было подойти», — мучилась Тина.

— Коллектив завода воспитан в безусловном уважении к государственному плану, — так начал Вальган свой доклад.

То подходя к рампе, то отступая от нее, он взмахами смуглых рук, поворотами шеи, всеми своими мягкими, пластичными движениями, всей игрой яркого лица как бы подчеркивал каждое слово, и Бахирев вновь и вновь удивлялся его способности обычные, стертые повторением слова возрождать заново. Всех опять покорил, наверное.

Бахирев осторожно приподнял веки и из-под ресниц скользнул взглядом по рядам. Красивое, молодое, восторженно-внимательное лицо Уханова. Может быть, он и станет главным инженером? Такое же восторженное внимание на многих других лицах. Голова Рославлева возвышается над всеми. Бахирев вспомнил, как Рославлев закончил воззванием к совести свою речь на рапорте: «Должна же быть у чугунолитейного, помимо всего прочего, еще и совесть». Рославлев внимательно слушал Вальгана, а из-под зубных щеток бровей два синих глаза смотрели наивно и взыскательно, словно опять взывая к человеческой совести и настойчиво требуя ее.

По-юношески приоткрытый красивый рот Сагурова — видно, что увлечен горячей речью Вальгана. Василий Васильевич склонил голову набок и слушает, словно привычно прикидывает в уме, что так, что не так. Рядом с ним Сережа. Побледнел. В лице уже не беспечный вызов, а твердость, самостоятельность. Растут, взрослеют люди. Рядом еще какие-то лица, то увлеченные, то вдумчивые, то сосредоточенные. «Неужели в последний раз я вместе с ними? — подумал Бахирев. — И кто я для них сейчас? Подсудимый? Осужденный? Тот, что на карикатуре, — бегемот, окруженный изувеченными тракторами и амурами-противовесами?»

Вальган говорил о достижениях завода, о непрерывном росте выпуска, о создании и освоении новой марки тракторов, в зале вспыхивали летучие аплодисменты, и Бахирев начинал чувствовать себя критиканом и злопыхателем.

Особый раздел доклада Вальган посвятил открытию цехов ширпотреба.

«О производстве печных вьюшек говорит, как о штурме осажденного Сталинграда! Мастак!» — подумал Бахирев.

Но вот Вальган глотнул воды, провел рукой по блестящей зыби волос, склонил разом отяжелевшую голову и другим, низким, глухим, но кипящим от гнева голосом сказал:

— Теперь, товарищи, я должен перейти к горьким дням жизни нашего завода… к положению, создавшемуся в настоящее время.

В зале пронесся мгновенный шелест, и сразу наступила недобрая, глубокая тишина. Бахиреву вспомнился лес перед грозой: промчится порыв ветра, дрогнут, дружно зашелестят деревья — и все замрет, затаится в ожидании. «Сейчас обо мне, — понял он. — Зачем я пришел? Уйти! Уйти бы!»

Вальган говорил о провале месячного плана, случившемся на заводе впервые за десятилетие.

— От графика остались рожки да ножки. За это отвечает в первую очередь тот, кто в это время руководил заводом. С первых же дней главный инженер занял беспринципную позицию по отношению к плану: он самоустранился от повседневной работы над программой.

— Не мое дело проталкивать детали на конвейер… — сказал Бахирев.

Чубасов позвонил, а Бахирев сжал губы. «Зачем говорю? Ослаб? Не могу сдержаться?»

— В результате сумбура, воцарившегося на производстве, мы имеем брак, невиданный в истории тракторостроения. Противовесы срываются на полных оборотах и, как бумагу, разрывают металл. Характерно то, что противовесы обрываются у тракторов, сошедших с конвейера в дни царствования товарища Бахирева. Характерно то, что товарищу Рославлеву со дня прихода в моторный цех прежде всего пришлось заняться противовесами. Беспринципность главного инженера проявляется также и в отрицании успехов отечественного машиностроения, проявляется она и в личном зазнайстве, в пренебрежении к коллективу, в барстве.