Богатые наследуют. Книга 1 - Элизабет Адлер

– Я не могу говорить с тобой здесь, – шептал он разъяренно, – но в любом случае, нам не о чем говорить.

– Но я должна поговорить с тобой, Фелипе, я должна увидеть тебя наедине.

Ее голубые глаза умоляли его, и на секунду он заколебался.

– Это ни к чему, – сказал он коротко. – Все кончено. И даже не начиналось.

Рука Поппи в ужасе и отчаянии взлетела ко рту, когда она смотрела, как он уходит… он не мог верить в то, что говорит, он не мог иметь это в виду… это невозможно, говорила она себе… если б они только могли поговорить наедине, она бы открыла ему глаза, убедила бы его, что неверно жениться на Энджел, когда они так любят друг друга.

Было уже поздно, когда вся семья возвращалась наконец в палаццо Гритти в гондоле. Розалия и Энджел припали в изнеможении к Нику, а Поппи сидела напротив и смотрела на них из-под полуопущенных век. Какая счастливая семейная сцена, думала она с горечью – мать, отец и их любимая красивая дочь. Закрыв глаза, она вспомнила своего отца и его пахнущее виски дыхание на своем лице, когда он говорил я вернулся, Папочкина дочка… – и его кровь, которая появилась на красном ковре, когда он упал на землю. И Поппи поняла, что после всех этих лет она все равно не была Поппи Констант – она была Поппи Мэллори, это у Энджел было все, о чем Поппи мечтала.

Позже она ходила туда-сюда по своей спальне в отеле и думала о Фелипе, пока ей не стало казаться, что стены сейчас раздавят ее. Не в силах больше вытерпеть это, она накинула на плечи темную пелерину и выскользнула из комнаты, несясь вниз по покрытым красной ковровой дорожкой ступенькам так, словно ее подталкивали демоны.

– Палаццо Ринарди, – сказала она гондольеру, нервно задергивая занавеси. Она все еще не знала, что она ему скажет, когда дергала за шнур старого железного дверного колокольчика, моля Бога, чтобы Фелипе оказался дома. Она просто знала, что ей нужно поговорить с ним, объяснить, сказать, что она уже принадлежала ему еще до того, как все стало так ужасно. Дрожа от страха при мысли о том, на что решилась, осмелившись прийти сюда, Поппи звонила в колокольчик опять и опять, пока не услышала наконец звуки торопливых шагов, и голос Фелипе спросил:

– Что случилось? Кто там?

– Это… это я… Поппи, – ответила она, прислонившись к стене – колени у нее подгибались, и она боялась, что вот-вот упадет.

Распахнув дверь, Фелипе уставился на нее в изумлении. На нем был бордовый шелковый халат поверх пижамы и его волосы были в беспорядке после сна.

– Быстрее, пока тебя никто не увидел, – сказал он, схватив ее за руку и втаскивая внутрь.

– Что тебе нужно здесь в такой час – ночью? Ты хочешь помешать тому, что происходит между мной и Энджел? – его взбешенные зеленоватые глаза впились в нее. – Конечно, так и есть, – сказал он презрительно. – Ты ревнуешь! Ты хочешь скандала. Ты хочешь воспрепятствовать!

– Нет, ох, нет, это не так, – закричала Поппи. – Я поняла, почему ты хочешь жениться на Энджел. Но пойми, Фелипе, это ошибочно, неверно, когда мы так любим друг друга…

– Любим? – спросил он, его брови приподнялись. – Любовь? Спроси себя, Поппи, разве ты чувствуешь ко мне любовь? Спроси себя хорошенько, зачем ты здесь. С женихом другой женщины! Я думаю – ты девушка, которая хорошо отдает себе отчет в том, что делает, – добавил он, наклоняясь к ней так близко, что она могла ощутить его дыхание на своей щеке. – Ты знаешь достаточно, чтобы свести с ума мужчину, Поппи Мэллори. О, да – добавил он, приподнимая ее лицо к своему. – Ты думаешь, что я не знаю все об этой маленькой шараде? Ты сыграла роль наследницы Константов очень хорошо, мисс Мэллори, но недостаточно хорошо для того, чтобы перехитрить меня!

Потом его рот прижался к ее рту с такой сокрушающей силой, что Поппи задохнулась.

– Подожди, нет… – закричала она, отталкивая его. – Это правда – то, что ты сказал, я сочинила шараду, но я не лгала тебе намеренно, я и представить себе не могла, что ты подумаешь, будто у меня есть деньги…

– А из-за чего бы еще я возился с тобой? – спросил он презрительно. – Из-за твоих красивых наглых глаз и твоей молочно-белой кожи? Ты – соблазнительница, Поппи, а любовь не имеет к этому никакого отношения.

Он опять притянул ее к себе, запрокидывая ей голову, когда целовал ее.

– Нет! – кричала она, перепуганная. Это не были те нежные сдержанно-страстные поцелуи их полуденных прогулок в гондоле; это были цепкие, жестокие поцелуи, которых она не понимала.

– Нет, Фелипе! Я пришла сказать тебе, что наша любовь достаточно сильна, чтобы обойтись без денег; все, в чем мы нуждаемся – это только друг в друге.

Он резко засмеялся.

– Да ты наверно сошла с ума, – сказал он, вставая у нее на пути, когда Поппи пошла к двери. – Ты пришла сюда не за любовью, мисс Мэллори, – процедил он, хватая ее на руки и неся в гостиную. – Ты здесь, потому что ты хочешь меня.

Его руки опять завладели ею, шаря по ее груди.

– Господи, да твоя кожа гладкая, как этот бархат, – бормотал он, – …как крем…

– Не надо! – кричала Поппи в ужасе, – не надо, Фелипе… я буду кричать…

– Кричи, сколько тебе захочется – никто не услышит тебя.

Он схватил ее длинные волосы и оттянул ее голову назад, когда целовал ее в шею.

– Слуги спят в своих комнатах далеко отсюда, да и потом стены такие толстые – они не услышат ни звука… а мой дядюшка ушел на всю ночь с одной приятельницей… твоей породы, Поппи. Конечно, ты не Констант, не так ли? Ты – сучка, соблазнительница, которой не терпится попробовать то, что может предложить ей мужчина, и ты и я – мы оба знаем, что именно поэтому ты здесь сейчас, ночью.

– Нет, Фелипе, нет! – кричала она, ее шпильки рассыпались по изящному желтому парчовому дивану, и он заглушил ее крики своим ртом, откидывая ее на диванные подушки. Его тело всем весом навалилось на нее и руки его нашли путь под ее юбки, комкая их мягкую пену жестокими грубыми пальцами. Поппи безмолвно кричала в агонии отчаяния, и слезы, которые, как она поклялась, он никогда не увидит, лились из-под ее плотно сжатых век, пропитывая красивую желтую парчу, когда он с силой вошел в нее.

Яркие лучи утреннего солнца, пробившиеся сквозь плотно задернутые зеленые занавеси, вывели Поппи из забытья, потому что это нельзя было назвать сном. Когда она пришла в себя, ей показалось, что она карабкается из какой-то кошмарной пропасти, полной страха и отчаяния. Боль между ног была адской, и ее истерзанная грудь горела в тех местах, где ее грубо ласкал Фелипе.

Она опять закрыла глаза, моля Бога, чтобы это было кошмарным сном и тогда она сможет просто забыть обо всем, словно этого никогда не было, но это было бесполезно. Как бы она ни пыталась, она никогда не сможет забыть слова Фелипе, когда она лежала, уничтоженная, на роскошном желтом диване, ее красивое серое платье было разорвано и пропитано ее собственной кровью.