В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945 - Готтлоб Бидерман

Мы прошли несколько километров по дороге через лес в направлении Прекульна и с удивлением увидели, какое огромное количество русских противостояло нам. Лес был полон танков «Т-34», толпились тыловики со «студебеккерами», припаркованными бампер к бамперу. Идя по дороге, мы встретились с идущей навстречу колонной «Т-34», плотно обвешенных ветками деревьев для маскировки и защищенных от нашего противотанкового оружия толстыми бревнами, привязанными к корпусу. Ведущий водитель танка резко свернул на колонну пленных, и мы сошли с дороги и прошли мимо советских танковых экипажей, глядевших на нас сверху из темных башен.

Скоро мы подошли к небольшой опушке в лесу, где русский полковник собрал свой штаб. Офицеры штаба стояли полукругом, среди них было несколько женщин в опрятной, плотно пригнанной форме, глаза их были широко раскрыты от удивления, когда они разглядывали нас из-под широких меховых шапок. До нас донесся незнакомый и давно забытый аромат духов. Колонна остановилась, и я вышел вперед, чтобы официально сдать врагу I батальон 438-го полка. После нескольких долгих секунд молчания я услышал негромкий голос из рядов советских офицеров:

– Хорошая дисциплина!

Полковник приветствовал меня отданием чести, после чего пожал руку, чего я не ожидал. Он то и дело задавал один и тот же вопрос:

– Почему? Почему вы продолжали воевать? Ведь Гитлер давно мертв.

На это я ответил просто:

– Потому что мы солдаты.

Затем ко мне подошел какой-то офицер штаба в фуражке с голубым кантом НКВД, спросивший нас о судьбе двух русских, которых мы захватили в плен несколько дней назад. Я объяснил, что их передали в полк в хорошем состоянии, и он ответил на ломаном немецком: «Если это не так, то…» – и угрожающе похлопал по своей кобуре.

Потом меня спросили, все ли оружие сдано. Я расстегнул свой ремень с пистолетом в кобуре и вручил его одному из офицеров, затем обернулся и спросил у солдат, безмолвно стоявших в строю, не осталось ли у кого оружия. Вперед шагнул один фельдфебель и попытался отдать русскому офицеру пистолет «Р-38», на что офицер ответил: «Нет, нет!» – энергично мотая головой. Тогда я взял предложенное оружие, извлек магазин, очистил патронник и швырнул пистолет на обочину дороги.

Мне объяснили, что с нами будут вежливо обращаться и что нас скоро освободят и отпустят по домам. Я безрассудно ухватился за эти слова с тусклым проблеском надежды, что, может быть, этот долгий кошмар на самом деле заканчивается.

Затем меня отвели недалеко от колонны и пригласили сесть за стол, на котором было полным-полно еды. Я поразился, увидев всевозможные кушанья и приправы, включая консервированную пищу, где на банках виднелась знакомая этикетка «Oscar Mayer – Chicago». Я вежливо отказался от приглашения, объяснив, что германский офицер не может есть, пока его солдаты не накормлены. Полковник, похоже, удивился, услышав этот ответ, и меня бесцеремонно отвели назад к ожидавшей колонне пленных.

Потом нам придали в качестве эскорта конного казака, и он то и дело скакал взад-вперед вдоль колонны, без седла, но на бешеной скорости. Только мы отошли от опушки, как на нас снова нахлынули из леса толпы русских и стали отбирать у пленных обручальные кольца, часы и военные награды.

Я обратился к казаку, который мчался на меня, резко остановив коня передо мной. Я снял свои часы и предложил их ему, объясняя, что на него была возложена ответственность поддержания порядка, что в нарушение этого приказа солдат грабят и лишают личных вещей. Он мрачно кивнул и, соскочив на землю, выбрал на опушке крепкую дубинку и запрыгнул на коня. И поскакал прямо на толпы грабителей-русских. Размахивая дубинкой, как саблей, он бешено раздавал удары по толпе, ударяя по рукам, кистям и спинам, пока нападавшие не отступили под защиту леса.

Когда солнце уже садилось, мы подошли к сборному пункту пленных у старого кладбища, а когда опустилась ночь, русские начали праздновать свою окончательную победу. Бешено стреляя в небо над нашими головами из автоматов, винтовок и пистолетов, они танцевали при свете костров, а мы были вынуждены лечь на землю, чтобы избежать трассирующих пуль, отскакивавших и рикошетивших среди могил. Советы собрались вокруг нас, торжествуя свою победу, отмечая ее жутким танцем и напевая нескончаемым хором «Гитлер капут! Война капут!», скача и прыгая в экстазе и не переставая стрелять в воздух.

На рассвете офицеров отделили от рядовых. Началось чувство боли от поражения. Солдат остригли, согнали в большие колонны, чтобы гнать, как скот, на восток. Перед нами появились небольшие группы немецких солдат, попавших в плен ранее и представлявших антифашистскую организацию (национальный комитет «Свободная Германия»), и стали рассказывать о преимуществах коммунизма. Само присутствие и слова этих коллаборационистов курляндскими ветеранами были встречены холодным молчанием.

После нескольких часов передышки мы были снова в пути. Через три дня неизменной ходьбы мы получили свой первый паек: жидкий суп, в котором плавали кусочки капустных листьев. Это был лишь намек на то, что нас ждало в будущем. Скоро испарились иллюзии о хорошем обращении, в чем нас уверяли, поскольку тыловые части не признавали справедливости, соблюдавшейся солдатами на передовой. Начались бесконечные переходы по примитивным дорогам через болота и леса. Колонна с трудом двигалась на восток меж вооруженной до зубов охраной, сопровождавшей нас вдоль обочины, через погребальный обряд тотального поражения к заключительному финалу войны и к неизвестности.

Эпилог

8 мая 1945 г. уцелевшие солдаты Курляндской армии шли в плен. Так началась финальная фаза войны, борьба, так существенно отличавшаяся от тех сражений, что нам приходилось переносить прежде. Началась отчаянная борьба за выживание, война, в которой существовало мало средств защиты.

Согнанных, как стадо, нас вначале держали в открытом поле или на лесной опушке. Когда голод усилился, мы отчаянно пытались добыть пропитание в поле, жевали кору деревьев, стараясь отогнать терзающую боль голода, пожиравшего и ослаблявшего нас.

В конце концов мы пришли в большой лагерь, расположенный на бывшем бумажном комбинате в городе Слока, на берегу Рижского залива. Тут мы получили первый скудный паек, в придачу к которому выдавалась дюжина папирос и десять граммов сахара. Нам объяснили, что папиросы и сахарный рацион – такие же, какие полагаются младшему офицерскому составу Советской армии, и мы были удивлены, узнав о таком неравенстве в «армии рабочих и крестьян». В германском вермахте все звания всегда получали один и тот же рацион.