Легенды о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола - Джон Стейнбек

ЧЕЙЗУ

Нью-Йорк, 21 октября 1958 г.

Очень странно после долгих месяцев совместной работы внезапно оказаться отрезанным от всех, в полной изоляции. Наверное, так должна себя чувствовать прима-балерина в театре. Мне сложно это объяснить, даже самому себе. Я себя ощущаю двигателем, у которого отказало несколько цилиндров: нет искры зажигания, а почему — неизвестно. Хотя я немного разбираюсь в двигателях и могу предположить, что причина кроется там-то и там-то. Могу даже попытаться вычислить внешние факторы, которые в конечном счете привели к поломке. Но это мои личные проблемы. А то, что касается Вас, сводится к простой констатации факта: двигатель не работает. Я отдаю себе отчет, что Вам, наверное, обидно слышать подобное, а уж Вас-то я никак не хотел бы обижать. Ведь Вы здесь ни при чем, во всем виновата моя проклятая неуверенность.

Вы помните, как все развивалось. Я был недоволен своей работой, мне казалось, что все катится как-то уж слишком легко и гладко. И тогда — в попытке избавиться от легковесности — я решил сделать перерыв и больше года ничего не писал. Мне казалось: когда я снова вернусь к работе, у меня появится свежий взгляд на вещи и, возможно, новый обогащенный язык. И что же? Я попытался снова взяться за роман, но никаких подвижек к лучшему не случилось. Никакого тебе нового языка! Вместо того — бледная имитация прежнего, да еще и в ухудшенном варианте, поскольку за время бездействия я потерял сноровку, какие-то писательские мускулы атрофировались. Безрезультатно промучившись над текстом, я сдался и подумал: а может, следует переключиться на что-нибудь другое. Так сказать, нарастить атрофированную мускулатуру на каком-то коротеньком, несложном сюжете. И я взялся за эту работу, хотя и знал, что несложных сюжетов не бывает. Увы, это тоже не сработало. Я накропал семьдесят пять страниц нового текста, прочитал их и выбросил в корзину. Не желая самому себе признаваться в катастрофе, я написал еще пятьдесят страниц — и отправил их туда же. И вот тогда-то на меня снизошло озарение по поводу языка. Идея, как водится, лежала на поверхности, но почему-то никто из литераторов не удосужился ею воспользоваться. Моя «простенькая вещица» была посвящена современной Америке, и я подумал: а почему бы не писать ее на американском варианте английского языка? А что? Отличный язык — достаточно сложный и исключительно коммуникативный. Обычно используется в диалогах, в развлекательной индустрии, ну и, пожалуй, у нескольких спортивных комментаторов можно его встретить. Да, вот еще: язык этот часто используют в произведениях, где повествование ведется от первого лица. Правда, я далеко не уверен, что он официально признается литературным языком. И я загорелся этой идеей, американский язык буквально звучал у меня в ушах. Короче, я попробовал, и мне понравилось — было ощущение, что я все делаю правильно. Не скажу, чтобы все шло гладко, без проблем, но это было хорошо. Для меня. И тут меня осенило: наверное, точно так же чувствовал себя Чосер, когда обнаружил, что можно писать на разговорном языке, и никто за это не посадит в тюрьму. Или Данте — когда осознал литературную значимость флорентийского диалекта, ведь до него все на нем говорили, а вот писать никто не отваживался. Признаю: избрав в качестве образца двух признанных корифеев европейской литературы, я замахнулся куда как высоко. Но в конце концов даже кошке не возбраняется смотреть на Чосера…

И вот теперь меня, похоже, несет. Артуровские мифы снова вернулись ко мне! По ночам я не могу заснуть, ибо в ушах звучат знакомые истории, рассказанные на новый лад, а перед глазами проплывают хорошо знакомые образы. Поймите меня правильно, я пропагандирую вовсе не безграмотный язык (большинство наших классиков наверняка со мной не согласятся, но что с них взять — ведь точно такие же обвинения выдвигали и против Чосера). Американский язык — это нечто совершенно новое. Он дает возможность сочетать все мои благоприобретенные знания с современными способами общения. Он не грешит излишней жеманностью и одновременно не является узкорегиональным диалектом. Его конструкции выросли из нас самих и при этом вобрали в себя все, что существовало ранее. Однако наиболее ценным мне представляется легкость и плавность американского английского, интонации и ритм, которые не встречаются больше нигде в мире. И бесполезно спрашивать, откуда он взялся, потому что язык этот — плоть от плоти нашего континента и двадцати поколений, живших здесь. Основу его составляет английский язык, обильно удобренный и засеянный семенами других языков — различных негритянских и индейских диалектов, итальянского, испанского, немецкого, идиша. Все эти составляющие настолько перемешались и слились, что выросло нечто монолитное и совершенно новое.

Теперь Вы имеете представление о моей нынешней работе, которой я обязан как мгновениями наивысшего счастья, так и моментами черного отчаяния. Однако даже отчаяние носит здесь творческий характер. Как и все живые языки, американский — грубый, народный язык. Все его слова и обороты зародились в самой гуще нашего народа. Ну, и хватит об этом. Я вовсе не уверен, что все получится идеально. Но если мне удастся хотя бы на десять процентов приблизиться к моему идеалу, это уже превзойдет все мои ожидания.

На следующей неделе мы планируем обустраивать наше жилище. И если я Вам в какой-то момент покажусь чрезмерно рассеянным, прошу проявить снисходительность. Я счастлив и ошеломлен, как кошка, угодившая в ведро с устрицами.

ЭРО

Нью-Йорк, 3 января 1959 г.

Поскольку работа идет очень плохо, я стал все чаще задумываться, что же мешает ее продвижению. Меня постоянно преследует ощущение, что все это я уже делал раньше. Я очень рассчитываю, что Сомерсет даст мне нечто новое — то самое, в чем я так нуждаюсь.

В моем сердце живет надежда, что в Авалоне я смогу соприкоснуться с неизведанной стариной, куда более древней, чем мои приобретенные знания. И что соприкосновение это послужит трамплином к новым достижениям. Знаю, звучит самонадеянно, но что поделать: надежда, о которой я говорю — это все, что у меня есть к настоящему времени. Я отчаянно хватаюсь за каждую соломинку. К примеру, надеюсь, что смогу обрести некое новое мироощущение — свежее, неразбавленное. Кто-то, возможно, скажет, что я сражаюсь с химерами, а мои главные враги — старость и усталость, но я так не думаю. Мне кажется, дело в той неразберихе, которая воцарилась у меня в мозгах. Или, если хотите, можете назвать это конфликтом взаимоисключающих интересов. И в результате все они подталкивают к неудаче, в которой никто не будет виноват, кроме меня самого. Я мог бы отдать предпочтению одному из притязаний, если бы оно было достаточно сильным, а так… Возможно даже, что сейчас я стал более, чем когда-либо, уважать свое писательское ремесло, поскольку осознал его огромность и собственную ограниченность на его фоне. Битники и «сердитые молодые люди» просто пытаются расширить наше трехмерное пространство и прибавить к нему еще одно измерение — скорость. Идею свою они почерпнули у чистых математиков-теоретиков, которые доказывают, что четвертое измерение существует и представляет собою не что иное, как время. Однако — поскольку речь идет о временных отрезках и их протяженности — вовсе не обязательно вести речь о скорости, быстроте. Правильнее уж, наоборот, говорить о каких-то ощутимых по длительности интервалах, которые требуют особого языка. Его еще не существует, битники только работают над его созданием, и они вполне могут добиться успеха. Измерение времени независимо от солнца, луны и земного года — это сравнительно свежая идея. Юлий Цезарь, который претендовал на происхождение от богини Венеры, имел в виду не какое-то отдаленное родство. Фактор световой скорости и понятие абстрактной дали — все это связывает работу, как их, так и мою. Если говорить о предстоящей поездке, то я прекрасно осознаю: чтобы сдвинуться с мертвой точки, мне вовсе не обязательно ехать в Сомерсет. Все необходимое для работы можно найти и здесь. Слава Богу, я не настолько дурак, чтобы этого не понимать. Если я и надеюсь что-то обрести в Англии, это не взрыв (взрыв меня ждет дома), а скорее спусковое устройство, при помощи которого можно взрыв спровоцировать. Именно там — на древних равнинах Корнуолла и в прибрежных дюнах; в шахтах, где издавна добывались олово и свинец — я надеюсь найти какой-то путь, подход, может быть, символ. Помнится, один старик с горы Святого Михаила объяснял мне, что у него нет проблем с пропитанием — он просто выходит лунной ночью в лес и ставит силки на кроликов. «Вот и обед готов, сэр!» Тамошние жители вполне нормально воспринимают подобные рассказы, они с рождения живут среди невидимой магии. Может, это и станет моим долгожданным спусковым крючком? Не знаю. Не исключено. Остается только надеяться, что в противном случае — если чудодейственная подсказка не отыщется — я достаточно быстро это пойму. Очень не хотелось бы ломиться в двери, которые никуда не ведут. А Вы, пожалуйста, верьте, что я не просто копаюсь в обломках прошлого — я ищу в них свое будущее. И это не ностальгия по безупречному совершенству. Я ищу не давным-давно умершего короля, а спящего Артура, который рано или поздно проснется. А коли уж он спит, то спит повсюду — не только в корнуолльской пещере. Именно это я и пытаюсь долгое время сказать.