Москва и москвичи - Михаил Загоскин

— Нет уж, увольте!

— Так позвольте вам предложить другое именье, поближе этого…

— Также в Смоленской губернии?

— Нет, сударь, в Рязанской, на самой московской границе.

— Я уж вам сказал, что хочу купить подмосковную.

— В такую цену у меня подмосковных нет. Вот тысяч во сто…

— Так нам и говорить нечего. Прощайте, батюшка, — там у меня дожидается другой сводчик.

— Видел, сударь, видел!.. Я советовать вам не смею, а грешно не сказать: поберегитесь, батюшка. Я этого молодца знаю: Григорий Кулаков; два раза, сударь, из Москвы выгоняли, всю прошлую зиму в тюрьме просидел… И какой он сводчик? Так… шмольник — дрянь! Из полтины пробегает целый день, а за целковый даст себя выпороть… А уж краснобай какой!.. Наговорит вам с три короба; да вы не извольте ему верить: мошенник преестественный! Прощайте, сударь!.. Рекомендую себя на будущее время: Степан Прокофьевич Кривоплясов, собственный дом в Садовой, на Живодерке, второй от угла.

— Хорошо, хорошо! Если вы мне понадобитесь, я за вами пришлю.

Когда первый сводчик вышел, я приказал позвать второго. Наружность его мне очень не понравилась. На нем был долгополый сюртук, довольно уже поношенный; сам он был росту небольшого, худощав, с продолговатой жиденькой бородкой и серыми плутовскими глазами, которые не обещали ничего доброго.

— Что, сударь, — сказал он, — вы не изволили ничем порешить с господином Кривоплясовым?

— Нет! — отвечал я. — Мне не то надобно, что у него есть.

— Чай, навязывал вам смоленское или рязанское именье? Вот уже третий месяц, как он с ними нянчится.

— А что, это хорошие именья?

— Помилуйте! Да если б мне стали эти деревнишки даром отдавать, так я бы придачи попросил!.. А туда ж, два процента!.. Вот я, сударь, из одного процентика готов вам послужить. Да ведь мы люди простые, а он большой барин, официю носит!

— Так он чиновник?

— Да, сударь, — служил в надворном, да, видно, не выслужился… попросили вон! Небось тогда не чванился; стоит, бывало, целое утро с перышком у присутственных мест, не наймет ли кто в свидетели, а теперь как удалось ему двух-трех господ обмануть, так и в люди пошел! Чего доброго — контору заведет!

«Ну, — подумал я, — как эти господа друг друга рекомендуют!»

— Вам, сударь, — продолжал сводчик, — желательно купить подмосковную?

— Да! — отвечал я. — Только поближе к Москве.

— Найдем, сударь! Кабы вот этак недельки три тому назад, так я бы вам рекомендовал с полдюжины подмосковных; а теперь одна только и есть в виду, да зато уж и подмосковная! Как посмотрите, так не расстанетесь! Душ немного — всего пятьдесят, а земли четыреста десятин: триста в окружной меже да в двух верстах отхожая пустошь. Лесу было с лишком сто десятин отличного! Теперь, конечно, лесок некрупный, однако ж и не зарост: в оглоблю будет. Барский домик — игрушка, и не то что старый дом: после французов строен; а что за крылечко такое: с выступом наподобие террасы — удивительно!.. Сад на пяти десятинах, оранжерея, грунтовой сарай, службы… оно, конечно, немного позапущено: господа давно не живут, присмотреть некому, и, если правду сказать, так на взгляд строение покажется вам ветхим, а в самом-то деле веку не будет! Стоит только кой-где подкрасить, кой-что перетряхнуть — тут тесницу-другую переменить, там новое звено подвести, так усадьба будет щегольская!

— А речка есть?

— Есть, сударь, этак с полверсты от дома, и речка-то какая: веселенькая, игривая, словно змейка, так и вьется по лугу!

— Можно в ней купаться?

— Можно, сударь. Крестьянские ребятишки все лето из нее не выходят. В ином месте по пояс будет…

— То есть ребятишкам, а большим по колено?

— Да вы об этом не извольте беспокоиться, за купаньем дело не станет: перед домом преогромный пруд, не грешно озером назвать.

— И, верно, в нем водятся лягушки?

— Как же, сударь: привозные, с отличными голосами!

Я засмеялся.

— Чему же вы изволите смеяться? — сказал сводчик. — Может статься, теперь этим не занимаются, а прежде все подмосковные бояре любили, чтоб у них в прудах были лягушки голосистые. Они этим щеголяли, сударь.

— Правда, правда, любезный! Теперь и я вспомнил: была такая мода; только я до этой музыки не охотник, а люблю, чтоб пруды были с рыбою.

— И этого довольно, сударь; в саду есть два пруда с карасями, да караси-то какие — аршинные!

— Уж и аршинные!

— Доподлинно сказать вам не могу, я не мерил, а только прекрупные.

— Что ж, эта деревня по какой дороге?

— По Звенигородке.

— По Звенигородской дороге? Места знакомые. А на какой версте?

— На двадцать шестой.

— На двадцать шестой?… Поворот налево? Мимо ветряной мельницы?

— Точно так-с.

— А там две версты лесом?

— Не будет, сударь; версты полторы, не больше.

— Так это деревня Андрея Степановича Вязникова?

— Да-с, его высокородия Андрея Степановича Вязникова.

— Спасибо, любезный!

— А что, сударь?

— Да я уж хуже ничего не знаю: мужики бедные, избенки все набоку, а барский дом и на дрова никто не купит.

— Помилуйте, сударь! Конечно, дом покривился, да это оттого, что его мезонин давит; прикажите его снять…

— Да новый дом поставить, службы перестроить, все избы новые срубить? Покорнейше благодарю!..

— Как вам угодно, а, право, именьице хорошее и за бесценок отдают.

— Нет, уж я лучше поищу другую подмосковную.

— Позвольте! У меня есть в виду еще одно именье — чудо!.. За отъездом продают, завтра опись получу. Ну, уж это подмосковная! На Клязьме, все места гористые, березовый лес, липовая роща… пообождите только до завтрашнего дня.

— Хорошо, хорошо, любезный! Прощай!

— Счастливо оставаться!.. Сейчас побегу к господам за описью и приказом.

Не прошло получаса, как мне доложили, что пришел еще сводчик. Я велел его позвать… Ну, этот вовсе не походил на прежних! Это был пожилой человек лет шестидесяти, в сером опрятном пальто, с лысой головой, краснощеким благообразным лицом и светлыми голубыми глазами, исполненными такого простодушия и такой доброты, каких я давно не видывал. Вся наружность его напоминала этих патриархальных старинных слуг, не всегда трезвых, но честных, верных и всегда готовых не только подраться, но даже умереть за каждую барскую копейку. Войдя в кабинет, он помолился на образ, потом, обратясь ко мне, поклонился по старому русскому обычаю в пояс.

— Что скажешь, любезный? — спросил я.

— Вы ли, батюшка, Богдан Ильич Бельский?

— Я, мой друг.

— Ну, слава тебе, господи! Уж я вас искал, искал!.. Не угодно ли вам, батюшка, купить подмосковное именье в двадцати верстах от города?

— Почему не купить, если именье хорошее и будет мне по деньгам.

— Будет, сударь, будет! Да вот извольте потрудиться — прочтите опись.

Сводчик подал мне исписанный лист бумаги, и я прочел следующее:

«Сельцо Былино в двадцати верстах от Москвы, по Серпуховской дороге, на речке Афанасьевке. Крестьян, по ревизским сказкам, семьдесят одна душа, а с прибылыми после ревизии восемьдесят пять душ. Из крестьян многие занимаются столярным ремеслом и платят оброку с тягла но сту рублей ассигнациями, остальные крестьяне на пашне. Земля вся особняк, восемьсот шестьдесят десятин, из которых сорок пять под господской усадьбой и крестьянскими избами. Барский дом каменный о двух жильях; в нем вся мебель красного дерева, три каменных флигеля, баня, сушильня, конюшни, сараи, погреба деревянные, не требующие никакой починки; все господское строение крыто железом. Вид из дома наиотличнейший; один сад фруктовый, другой для гулянья, с разными потешными строениями; две оранжереи: одна персиковая, другая виноградная; грунтовой сарай преобширнейший…»

— Э, любезный, — сказал я, остановясь читать, — да это именье и за сто тысяч не купишь.

— Извольте читать, сударь! — прервал сводчик.

Я начал опять читать опись:

«По речке Афанасьевке заливных лугов до шестидесяти десятин. Против барского дома каменная плотина с мельницей о двух поставах. Прошлогоднишнего необмолоченного хлеба на барском гумне семь больших одоньев. Лесу крупного, береженого, по большой части березового, четыреста тридцать шесть десятин. Последняя цена именью девяносто тысяч ассигнациями».

— Что ж это за вздор! — сказал я. — Да тут одного лесу с лишком на двести тысяч рублей.

— Будет, сударь.

— Так, воля твоя, любезный: или ты меня обманываешь, или тут есть какая-нибудь ошибка.

— Нет, сударь, я вас не обманываю, и ошибки тут никакой нет. Извольте только меня выслушать. Прежний помещик сельца Былина Антон Федорович Вертлюгин скончался прошлой зимою, и все именье покойного перешло по наследству к племяннику его, Ивану Тихоновичу Башлыкову; а он в этой деревне никогда не бывал и служит в каком-то гусарском полку, который стоит в Польше. Говорят, что этот Иван Тихонович Башлыков такой гуляка и картежник, что уж два наследства спустил. Видно, ему и теперь не посчастливилось, так он и написал к былинским крестьянам, что продает их за девяносто тысяч ассигнациями и чтоб они искали себе покупщика. Я, сударь, сам родом из Былина, отпущенник старого барина. Вот мужички и попросили меня приискать им хорошего помещика. Дело, сударь, нешуточное, тут спешить нечего, и я уж недели две по Москве шатаюсь. Спрошу об одном. «Хорош, дескать, барин, только барыня-то у него такая нравная, что не приведи господи!» Спрошу о другом. «И этот также человек добрый, да все пашню заводит на немецкий манер… Тот крутенек, этот с придурью, а вот, дескать, есть барин, Богдан Ильич Бельский, так уж нечего сказать — отец! У него и дворовым и крестьянам такое житье, что и волюшки не надо!» Я поехал да былинским это и пересказал, а они, сударь, прислали меня к вам. Уж сделайте милость, батюшка, заставьте за себя бога молить — купите их!