Писательский Клуб - Константин Ваншенкин

Что это было? Любовь? Слава?

Буквально каждый день я ловлю себя на том, что до сих пор не могу поверить в его уход, и безжалостно понимаю, что с этим никогда невозможно будет смириться.

Для меня окончился огромный временной отрезок — с того счастливого дня, когда он телефонным звонком буквально из небытия возник в моей жизни. Это было так давно, что сочетание двух этих слов — Ян Френкель — мне ни о чем тогда не сказало. Его фактически никто не знал.

Правда, я был уже предупрежден моим однокашником Рамазом Мчедлидзе. Он и сообщил, что есть такой композитор, его друг, написавший музыку на мои стихи.

Но цель звонка была еще и в ином.

— Он тебе скоро позвонит, так ты будь с ним, пожалуйста, повнимательней, помягче, — попросил Рамаз, — а то он такой деликатный, робкий…

Я обещал.

Композитор позвонил месяца через два, и мы договорились встретиться в Доме литераторов, где всегда можно найти свободный инструмент. Я стоял против входа и ждал робкого Френкеля.

Он вошел, спросил меня, и я был поражен его ростом, живым взглядом и густыми, поистине гренадерскими усами. Тогда они у него торчали совершенно горизонтально, по — кавалерийски.

Он мне понравился. Но еще важнее — очень понравилась музыка. Песня «Солдаты».

Я был к тому времени автором одной песни, но зато она звучала со всех подмостков, гремела из всех рупоров от Бреста до Курил, да и за границы перехлестывала.

Мне, понятно, хотелось и следующей.

Мы не стали тут же отмечать наше знакомство, он оставил свой телефон и сдержанно попрощался.

Увиделись снова через несколько дней, и так получилось, что в течение почти трех десятилетий мы общались беспрерывно, просто как близкие друзья, а не только как соавторы.

Он был высок, элегантен, красив. Одет тщательнейшим образом. У него всегда были прекрасные платки, сигареты, зажигалки.

Многие думают, что жизнь его сложилась легко. Как раз наоборот: у него была трудная жизнь. Длительная болезнь в детстве, прерываемая учеба, скитания по школам-санаториям. Но упорные занятия музыкой. Он учился в Киевской консерватории по классу скрипки. Потом война. Он был нестроевой, но пошел работать во фронтовые кочевые ансамбли. Фронтовые бригады, понятно, были разные. Одно — приезжает Русланова, Шульженко или Утесов, и другое — безвестные актеры. Но ведь тоже артисты, и тоже прием был теплейший, только ниже рангом. О тех временах Ян всегда вспоминал с умилением, — бывший юный долговязый скрипач.

А затем послевоенные голодные годы, женитьба, нужда.

Многие отмечают, что он прекрасно знал и чувствовал оркестр. Причина и в том, что после войны он работал корректором в комбинате музыкального фонда. Через его руки, нота к ноте, прошло множество самых замечательных партитур. Он стал прекрасным оркестровщиком. Наши классики приглашали его наперебой. Позже, когда он начал писать песни сам, они этим были даже как бы слегка обижены, задеты.

Но на одни оркестровки не проживешь. И по вечерам он играл в оркестрах. Главным образом в ресторанах.

Я тогда, в сорок девятом — в пятидесятом, ухаживал за своей будущей женой, и мы облюбовали ресторан «Нева» — на Пушкинской улице, рядом с проездом Художественного.

Узкий длинный зал, небольшие столики, оркестрик. Там играл в ту пору Ян. Каюсь, я его не запомнил.

Но запомнил трех корифеев, Яншина, Грибова и Станицына, заходивших перед спектаклем принять допинг, — вряд ли по системе Станиславского.

Другой бы рассказал, я бы, может, не поверил, но сам видел, и Ян потом подтвердил, а главное, впоследствии — и один из столпов. Он объяснил мне предельно просто: репертуар был такой, что без этого играть было бы невозможно.

Это, как говорится, к слову.

Его житье — бытье вместе с женой Наташей и дочкой Ниной проистекало тогда в крохотной комнатенке огромной коммунальной квартиры. Уезжая оттуда, они потом взяли с собой только портрет Бетховена и старинную черную куклу-пупса. Рояль был не свой — прокатный. А теснота чудовищная.

Однако в этой комнатушке на Трубной любили бывать многие известные тогда люди: первые космонавты, кинорежиссеры, артисты. Не раз появлялся там и мой друг Марк Бернес, с которым я познакомил и свел Яна. То есть они и раньше были знакомы, но так: «Привет!» — «Привет!» — а тут сблизились, что имело и немалые художественные последствия.

Здесь же рождались одна за другой удивительные песни Яна Френкеля, рвались из-под его пальцев прелестные мелодии.

Квартира, повторю, была колоссальная — старинный дом — и, как бывает в таких ситуациях, свои отношения и группировки. В одном квартира сходилась полностью: в поддержке своего композитора. А вскоре он ощутил любовь и поддержку не только соседей, но и широчайшей публики. Да что там публики, без преувеличения — народа.

Нашу первую совместную песню мы решили предложить Бернесу. И он взял ее, хотя был строг и привередлив бесконечно. Дружеские отношения никакой силы здесь не имели.

Однако пробить песню оказалось не так просто.

В земле солдат намного больше,Чем на земле.

В этих и последующих строчках усмотрели пацифизм, дело дошло до высоких сфер, нас без устали поддерживал работавший в ЦК Игорь Черноуцан, и наконец песню записали. Но все равно давали ее в эфир крайне редко.

А следующие свои стихи для песни я уже сам отдал Яну. Они и написаны-то были как бы имея в виду песню, с рефреном.

Он очень скоро позвонил мне. Сочинил!

Должен сказать, что я не знаю композиторов, которые бы не исполняли новые песни своим соавторам по телефону. Ждать же невтерпеж! Положит трубку на крышку рояля. Слышно? Порой почти и не слышно, но ничего, слова-то ведь знаешь.

Но у Яна не было телефона в комнате, только общий, на стене, в коридоре. Он напевал без аккомпанемента, прикрывая трубку ладонью, смущаясь и почти замолкая, когда мимо кто-нибудь проходил.

— Слышно?..

— Слышно, слышно, давай.

Помню, как мы опять идем к Бернесу — по Цветному бульвару, потом направо, вверх по Садовой. Как Ян вынимает клавир, садится к пианино, кашляет, волнуясь.

Лунный свет над равниной рассеян…

Марк сразу воодушевился, начал подпевать, попросил повторить:

— Еще, еще! — и закричал: — Лиля! Иди послушай!..

Он уже включил на полные обороты свое безошибочное бернесовское чутье, и оно ему выбрасывало положительный результат.

— Ну и хорошо, — сказал Ян с облегчением. — Я на всякий случай договорился с Валей Козловым. В четверг запишем…