Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные. - Константин Радов

Эти две ямы с дрянной солоноватой водой чуть не привели к катастрофе. Остервенелые от жажды и жары люди рвались к ним — но если один колодец Ефим сразу взял под свою жесткую руку, у другого врукопашную схватились юрьевцы со сводным полком.

Раздвигая конем толпу, в которую превратились потерявшие строй солдаты, я застрял саженях в десяти от центра драки. Меня никто не слушал. Крики офицеров тонули в реве тысячеглавого зверя, удары не действовали. Свирепое белое солнце яростно выжигало мозги беспощадными лучами. Безумие волнами катилось к краям, охватывая подбегающих из соседних проулков.

Неподалеку, как камень в потоке, мелькала в человеческих волнах упряжка с орудием. С риском быть затоптанным, я добрался до нее. Молоденький артиллерийский капрал, разинув рот, взирал на окружающий хаос.

— Отцепляй пушку!

Захлопнув рот, парнишка испуганно взглянул на меня — слава Богу, с осмысленным видом. Пара канониров возникла рядом, отлепившись от дикой толпы.

— Заряжай! Холостым зарядом заряжай!

Молниеносно вбили картузы, выдернули клин из-под казенной части — дуло задралось вверх…

— Пали!

Как Божий гром, огневой удар разнесся над головами. Пороховым духом оглушило дерущихся, все на мгновение замерли. У некоторых, кто ближе — кровь из ушей…

Людская волна отхлынула в стороны, но вдруг заколебалась. В центре, у самого колодца, продолжают драку совсем уже обезумевшие — которых ничем не прошибешь. Мелькают приклады, мертвые с разбитыми головами лежат на земле. Не так лежат, как раненые.

Офицеры кинулись разнимать… Бесполезно: отпрянувшее было зверское в человечьих душах вновь вылезает на поверхность. Еще минута — и хаос не остановить, он захлестнет всё…

— Картечью заряжай!

Ужас плещет в глазах юного капрала. Моя шпага с шипением змеи вылетает из ножен, уставясь в его лицо блестящим жалом. Дрожащими руками артиллеристы делают свое дело. Парнишка берется за пальник.

— Стой! Понизить прицел!

Под ледяным взглядом клинка ствол опускается к горизонту.

— Пали!

Кто не успел опомниться, тех не спасти. Расходится пороховой дым. Кровавые клочья тел покрывают землю перед колодцем, бьется в агонии раненый с оторванной рукой, алая кровь пульсирует фонтаном.

— Офицеры, ко мне!

С лицами как у покойников, на непослушных ногах подходят офицеры. Не все. Кто-то разнимал до последнего и попал под выстрел. Откуда-то из-за спины появляется запыхавшийся Юрьев. Спрыгивает с коня прискакавший командир «сводников» Яков Вюрц.

— Где вы шляетесь, полковники &%$#ные?! Здесь ваше место! Убитых похоронить. Раненых лечить, кто выживет — к суду за неповиновение и бунт. Полки построить у городского вала, воду получите в последнюю очередь. Выполнять!

Как в детстве после драки, бьет лихорадка. Жестокость схлынула. Я вот-вот разрыдаюсь. Поворачиваюсь спиной и ухожу. Никто не должен видеть меня слабым.

Воинский начальник, особенно если он претендует на командование отдельным корпусом, обязан владеть своими чувствами. Это не запрещает зверя в душе. Но зверю лучше высовываться пореже, и надо быть крупнее и кровожаднее, чем у подчиненных.

В шестидесяти верстах, на Днепре, должен быть укрепленный лагерь Бутурлина и Скоропадского. Если у них все шло по плану. Небольшой отряд донцов одвуконь ускакал на север с моими донесениями. Остальным нужны хотя бы сутки отдыха. К тому ж у меня целый табор освобожденных невольников и около тысячи больных и раненых солдат. Четыре кровопролитных боя и шестисотверстный марш по враждебной земле за месяц с небольшим — это много. Но для полного успеха надо догнать ушедших с Перекопа турок. Десять против одного, что пойдут на Кинбурн. Есть одна переправа поближе, но она в дневном переходе от русского лагеря. Слишком опасно.

Через три дня мы соединились с главными силами. Иван Иванович встретил в своей манере. Но я к ней уже привык:

— Ворчите, мой дорогой генерал, сколько угодно! Я так рад встрече, что для меня это сладчайшая музыка! Да, пришлось переменить план похода — но всё для пользы дела!

— Вот взгреет тебя государь за самовольство — будет польза! Еще смеешь мне диспозиции предписывать?!

— Иван Иванович! Наш государь — Петр Алексеевич, а не Манлий Торкват, он никого доселе не казнил за самовольно одержанную победу. Хотите всю воинскую славу мне отдать? Возьмите себе немножко, пригодится! Битого добить нетрудно, а честь велика! И польза немалая: а то уйдет в Очаков, выковыривай его оттуда! Если упустим Ибрагима — за это нас государь подлинно взгреет!

— Мне такая слава нахрен не нужна! Слава сорвиголовы и вертопраха! Свою жизнь ни в грош не ставишь — людей бы пожалел! Тебя после рапорта из Кафы не чаяли живым увидеть!

— Напрасно беспокоились, господин генерал! Все рассчитано. Вероятность смерти — в разумных пределах.

Умный старик Скоропадский предложил продолжить беседу как полагается, за столом. Я чуть не впал в тяжкую провинность — совсем забыл о праздновании дня Полтавской баталии. Под хорошую выпивку смягчившийся Бутурлин отдал необходимые приказы, и на следующий день корволант, составленный из регулярных полков его дивизии и нескольких сердюцких гетмана, отправился в погоню за перекопским агой. Пехота и артиллерия шли на судах. Обилие боевых припасов особенно радовало. Уповая на огневую мощь, в крымском походе я не давал лениться канонирам и вышел с полуострова, имея по три заряда на орудие.

Мы на день или два опоздали. Не меньше половины турок успели уйти, в том числе вся кавалерия. Коней переправили татарским способом: привязывая уздечками сразу по четыре к прочным шестам, закрепленным поперек лодок. Иначе животных на такое расстояние плыть не заставишь. Остальные неприятели спешно грузились на галеры, подошедшие насколько возможно к Кинбурнскому мысу. Флотилия наша не могла воспрепятствовать: турецкие корабли в середине пролива (теперь стоящие в правильной позиции для ведения огня) утопили бы ее с легкостью. Береговые батареи, хорошо защищенные с суши, закрывали путь по мелководью.

Слабое место обороны я усмотрел в конструкции батарей: линия на берегу не бастионная — она прямая, а поперечные траверсы, компенсирующие сей недостаток в соответствии с системой Вобана (точно сидит какой-то француз в Очакове!) укрывают орудия от настильного огня, но мало полезны при обстреле по навесной траектории. Гаубицы за несколько часов перепахали прибрежный фрунт, и ближние к нам укрепления были успешно атакованы пехотой с лодок. Втащив туда свою артиллерию, мы смогли обстреливать берег, где в ожидании толпились турки, и сами галеры в момент погрузки. Несколько хороших попаданий вынудили суда ретироваться и не возобновлять попытки в течение дня. А ночью я не жалел лихткугелей: при их свете стрельба была не менее убийственной. Наутро уцелевшие враги, в числе двух с половиной тысяч, сдались пленными. Бутурлин, не имевший доселе побед, кроме сожжения запорожских шалашей, с важностью принимал поздравления.