Белый Шанхай - Эльвира Барякина

Папаша был примером той бездеятельной, равнодушной массы, которой ничего не надо, кроме теплых носков на зиму.

– Ты, Марья, говоришь: «Активизм и жертвенность – вот база для фашизма». Так все, чем вы занимаетесь, – это истребление активных и жертвенных: одного посадят, другого вы в советские тылы отправите, и его там прибьют.

Марья стискивала зубы:

– На смену павшим придут новые бойцы.

– Э-э, милая, их еще родить да воспитать надо. Ты сама замуж не хочешь, тебе бы все за благо Отечества воевать. А что есть это благо? Кто его определяет?

– Мы, партия!

Папаша не понимал, что национальный интерес должен быть превыше всего. В борьбе побеждает сильнейший, поэтому русскому народу необходимо освободиться от балласта: изжить из своей среды слабых, сытых, довольных людей с их мещанским благодушием.

– Так, может, это не враги, а те, кто уже спасен? – разводил руками папаша. – Они счастливы, и чем их больше, тем вам менее хлопот.

Как с таким необразованным человеком говорить? Марья пыталась сдерживаться, подавляла в себе гнев:

– Свиньи тоже всем довольны, дайте им корыто и грязь погуще.

– Ну, пусть свиньи они, а тебе что за дело? С чего ты взялась их в кроликов превращать? Тем более против их воли. Ты, голубушка, в госпитале своем занимаешься праведным делом: лечишь всех без разбору. А от собраний твоих один шум в голове.

Вот он враг – косность и невосприимчивость. Большевики – это всего лишь нарост на больном теле. Если такие, как папаша, однажды встанут под знамена национальной идеи, если у них загорятся глаза, стало быть, жизнь прожита не зря. Лишь бы успеть. Лишь бы всю эту нерадивую, ленивую массу прежде не сагитировали коммунисты.

Вечером в госпиталь принесли газеты: восстание рабочих подавлено, зачинщикам отрублены головы.

Марья спешно собрала свой кружок.

– Большевики не отступятся, – сказала она. – Либо они нас, либо мы их. В городе действуют шпионы, сообщающие им важные сведения. Полиция бездействует, поэтому мы должны сами следить за подозрительными личностями, пересекающими границу иностранных поселений. Смерть шпионам!

– Смерть! – постановили соратники.

3

Лиззи – голая, но в туфлях и бусах – сидела на постели и рисовала взлохмаченную голову Джонни Коллора. Его штаны и ее платье валялись на полу и словно обнимали друг друга.

Коллор заглянул в блокнот Лиззи:

– Тебе бы преступников, кто в розыске, малевать.

Коллор нравился Лиззи – своей уверенностью, скрытой силой, брутальностью. Он мог грубо зашвырнуть ее на кровать, раздвинуть колени.

С того дня как Коллор объявился в доме Лиззи, они встречались еженедельно – на улице или в синематографе. К каждому свиданию она готовилась словно к балу. Сперва Коллор делал вид, что не замечает ни ее взглядов, ни края чулка, мелькнувшего в разрезе платья. Однажды он велел ей прийти на «конспиративную квартиру» – в обставленную как попало комнатушку с нежилым запахом. Лиззи отбарабанила новые сведения: Центральный политический комитет Гоминьдана решил передвинуть столицу в Ханькоу, чтобы быть поближе к театру военных действий.

Она ходила из угла в угол, покачивая бедрами. Коллор смотрел на нее злыми глазами. Конечно, он все понимал; конечно, думал сейчас не о столицах и политических комитетах. Лиззи встала напротив окна, чтобы Коллору был виден ее силуэт в обрамлении полупрозрачного платья.

– Соколов мной очень доволен. Вчера взял на собрание профсоюзной ячейки на фабрике. Только велел одеться попроще. Пожаловался, кстати, на отвратительную связь с Москвой. Телеграммы очень дороги – бюджет выделен на пятнадцать страниц текста в год. Курьеры добираются две-три недели. Иногда местные большевики месяцами не получают директив из центра.

Коллор подошел к ней, схватил за талию, развернул к себе:

– Что ж, у них и прямого телеграфного провода[62] нет?

Лиззи чувствовала его горячее дыхание на своей щеке.

– Норма прямых переговоров с Москвой – двадцать четыре часа в год.

Она расцарапала ему спину, а он наставил ей синяков на груди.

– Никому ни слова, поняла? – грозно сказал Коллор.

Лиззи улыбнулась. Она знала, что поймает его.

Через месяц Коллар начал платить ей деньги: она сказала, что не будет работать бесплатно.

– Мы тебя посадим.

– Надеюсь, ты будешь приходить ко мне в тюрьму?

Коллор ругался, грозил:

– В жизни не встречал такой продажной твари!

Каждый раз после этого дела он шел в ванную и долго мылся. Лиззи веселилась: о боже, ее считают грязной!

Она стала циничной и перестала воспринимать жизнь всерьез – после смерти Эдны у нее что-то повернулось в голове. Лиззи сама это знала, но ничего не могла и не хотела менять: ведь это весело, господа, – заниматься любовью, считать деньги, играть в политику и плевать на смерть.

Соколову Лиззи сказала, что полиция на всякий случай уничтожила постановление об аресте Чан Кайши, подписанное в 1924 году. Кто его знает – вдруг он все-таки займет Шанхай?

– Сейчас иностранные концессии патрулируют пять тысяч триста человек: англичане, американцы, французы, итальянцы и японцы, – перечисляла Лиззи. – Этого явно недостаточно, чтобы противостоять силам Гоминьдана. Муниципальный совет вызвал помощь из метрополий: с января по март ожидается прибытие около сорока военных кораблей. Общее число военнослужащих будет доведено до тринадцати тысяч. Единственное, чего опасаются в Муниципальном совете, – что подкрепление не успеет прийти и Народная революционная армия раньше доберется до Шанхая.

Соколов считал, что обратил Лиззи в свою веру, таскал ее на собрания, где она развлекалась тем, что запоминала до мельчайших деталей лица присутствующих (при желании она могла нарисовать их – не идеально, но вполне похоже). Соколов был прав: Лиззи действительно обладала большим талантом к шпионской работе.

Сунь Чуаньфан, военный губернатор Китайского города, зверствовал вовсю. Публичные казни устраивались каждый день: выведут связанного человека на улицу, махнут мечом – и готово дело.

Лиззи равнодушно смотрела на кровавые головы на телеграфных столбах.

– Я знаю, что умру молодой, – говорила она Коллору. – Вот и хорошо: я не собираюсь превращаться в больную развалину.

Джонни качал головой:

– Ты уже больная.

Дурак! Лиззи стала умнее и добрее. Когда Роберт зачитывал вслух письма отца – о лондонских забастовках и конференции премьер-министров Британской империи, – она уже не пророчила Хью смерть в сумасшедшем доме, как оно бывало ранее.

Даже мать была прощена. Впервые за много лет Лиззи получила от нее письмо – мама узнала о смерти Эдны и просила рассказать, как это случилось. Застарелое чувство ревности толкнулось в груди («Я живая интересую тебя гораздо меньше ее, мертвой!»), но Лиззи погасила его. Отправила маме вырезанный из газеты некролог и письмо от управляющего гостиницы «Виктория». О том, что в смерти Эдны виноват ее муж, Лиззи умолчала.

Глава 69

1

Дон Фернандо – бульдог. Ввалился в дом Нины с немытыми лапами, со слюнявой пастью. Сел боком на стул, вытащил сигару, угостился.

– Извините, что в контору не заехал, тут у вас дела семейные, я понимаю. Но чужие уши нам без надобности. Я, знаете, по поручению.

– От кого?

– От одного важного китайского человека. Пожалуй, самого важного сейчас в Шанхае.

– Большеухого Ду?

Дон Фернандо поиграл бровями:

– Допустим. Вы дама, приближенная к Фессендену. Нам желательно знать, о чем думают тамошние господа. Не сегодня завтра армия Гоминьдана войдет в Шанхай. Дела наши серьезно поменяются. Как действовать будем, а?

– Ду ищет выходы на Фессендена? – спросила Нина.

– И у вас, и у нас общие интересы. Мы хотим и дальше вести свой бизнес. И чтобы все оставалось по-прежнему.

Нина усмехнулась. Сегодня за завтраком в «Палас-отеле» Стерлинг Фессенден намекнул, что иностранцам нужно искать союзников среди сильных китайских партий.

– В Шанхае есть только одна сильная китайская партия – это бандиты, – сказала Нина.

Фессенден обвел глазами присутствующих: хлопкового магната Спанта, толстощекого банкира Элли Кадури, финансового гения Виктора Сассуна, затеявшего в разгар войны строительство тринадцатиэтажной гостиницы «Катей» (стройка шумела через дорогу).

– Ну что ж, если у нас нет альтернативы… – произнес Фессенден. Собравшиеся не возразили, и это означало согласие.

Обсудили Рождественский меморандум британского МИД: Англия готова пересмотреть неравноправные договоры, если Китай будет представлен легитимным правительством. Это был намек Чан Кайши: мы готовы признать вас и даже поможем вам стать национальным героем, если вы дадите определенные гарантии иностранному бизнесу.

Дон Фернандо был в курсе происходящего:

– Между Чан Кайши и коммунистами давно назревает раскол: Михаил Бородин и левое крыло Гоминьдана засели в Ханькоу и сформировали там свое правительство. По их мнению, генерал слишком буржуазен и его надо удалить от дел. Так что Чан Кайши ответил бы на предложение иностранцев, но он не может расстаться с коммунистами до тех пор, пока они финансируют его армию. А если у него найдется другой источник доходов, то… Ну, вы сами понимаете.