Блудные братья - Евгений Филенко

— Не откажитесь сесть за мой стол, пречистые яннарр и янтайрн, — сказал старик. — Яства немудрящие, и пиво чересчур крепкое для непривычного пуза, но, боюсь, ничего лучшего вы здесь не найдете.

— А вот не окажется ли, почтенный Лэрдзорид, у вас чистой воды ополоснуть лицо и руки? — спросил Кратов.

— Это еще зачем?! — удивился тот.

Вода, однако же, нашлась. Продолжая удивленно качать лохматой башкой, эхайн указал дорогу к вделанным прямо в стену водоразборным кранам, принес большую кованую миску и полотенце из грубой, явно натуральной ткани. Пока Кратов и Озма умывались, он стоял неподалеку и шумно вздыхал. Не то дивился чужим обычаям, не то жалел чего-то.

— Никогда бы не подумала, что где-то в Галактике люди живут в такой дикости, — сказала Озма. — То есть, я не капризничаю, мой Сиринкс тоже трудно назвать образцом цивилизации… Но это же просто средневековье!

Кратов промолчал. Он уже устал твердить, что никакие это не люди. И бесполезно было объяснять этой потусторонней дамочке, что в Галактике до сих пор непринужденно сосуществуют самые различные уклады и даже исторические эпохи.

К их возвращению стол был уже готов. В самом его центре стояла открытая емкость с пивом. В обшарпанных, а когда-то весьма искусно изготовленных из тонкого красноватого металла блюдах дымилось и расточало аппетитные ароматы белое мясо (вполне возможно, принадлежавшее одной из к'биозапгум), густо присыпанное тугими сизо-голубыми листочками какого-то местного салата. И ни слабейшего намека на столовые приборы. Озма, присев на краешек деревянной скамьи, бросила беспомощный взгляд на Кратова. «Ну вот, — читалось в ее глазах. — Только что отмыли руки от грязи…» Кратов, усмехаясь, наполнил пивом свою кружку и единым духом опорожнил. Старик одобрительно пошевелил бровями. Действительно, слабая бражка из припасов «Айбмишогвирка» с этим напитком не шла ни в какое сравнение. Но человеку, вкусившему во время оно крови древесного моллюска с перцем и солью в застолье у блистательного виконта Лойцхи, с тех пор любое пойло было нипочем. Озма, мысленно приняв какое-то важное решение, тоже пригубила из своей кружки, поперхнулась, вытаращила глаза, но допила до конца. Утратив дар речи и лишь хлопая губами на манер магиотской бродячей рыбы, она ухватила кусок белого мяса обеими руками сразу. С ней все было в порядке. Старик, хищно урча, глодал толстенную кость. Двое молодых эхайнов, прислуживавших застолью, статуями торчали в отдалении, с любопытством разглядывая гостей. Ни тени надменной заносчивости, что в земной ксенологии считалась одним из отличительных признаков эхайнской расы, в них не наблюдалось. Кратов, пораженный этим внезапным открытием, даже прекратил жевать, когда в ответ на свой случайный взгляд в их сторону натолкнулся на смущенную улыбку. «Мы все делали не так, подумал он. — Мы все делали неправильно. Кэкбур и его команда подловили нас на свою дезинформацию, как детей, и вояки вроде Эрика Носова и рады были. Нет в эхайнах никакой ксенофобии. И хваленый страховидный Эхлидх по большей части нами же и выдуман. Столько сил впустую… Одно утешает: эхайны точно так же понапрасну тратили свои силы и средства на то, чтобы нас обмануть, во имя самой пустой, самой бессмысленной цели».

С горя он выпил еще пива. Мысли в голове понемногу разбредались, словно стадо коров… а может быть, и к'биозапгум. Озма, подперев щеку рукой и вперив остановившийся взгляд в пустоту, задумчиво жевала голубой листик салата. Должно быть, сочиняла какую-нибудь мелодию. Самую прекрасную из мелодий под этими небесами. «Никто еще не слышал ни одной эхайнской песни, — сделал очередное неприятное открытие Кратов. — Мы даже не знаем, существует ли у них музыка. Мы знаем, что у них есть Кодекс Эхлидх и до черта иных прочих кодексов и уложений, а не знаем ни их музыки, ни их стихов. То есть, я сам видел, как они живо и даже излишне обостренно реагируют на внезапные озмины вокализы. Я помню еще, что творилось с этим подонком Лихлэбром на концерте Озмы. Все его существо рыдало… Мы еще кое-как разбираемся в их юриспруденции, но не имеем ни малейшего представления о культуре и сильно путаемся в их истории. Отсюда и все глупости, в которых я, несчастный самонадеянный идиот, вот уже несколько месяцев принимаю самое деятельное участие».

Кратов вдруг обнаружил, что давно и активно участвует в застольной беседе. То есть, вещает по преимуществу хозяин дома, а он подает осмысленные реплики и даже как-то реагирует на невнятные требования Озмы переводить.

— … Я эхайн простой, — говорил Лэрдзорид. — На кой мне война? Я всех сыновей потерял на войне. У меня было три жены. Одну увели невесть куда и неизвестно что над нею учинили при тшегре Бойсвэбтуэбре, чтоб его лежа подбрасывало в Воинских Чертогах Небес. Другая наглоталась ядовитой пыли при втором т'гарде Лихлэбре и померла у меня на руках. А мне вот сынка его довелось дождаться… Последняя оказалась покрепче других: родилась при тшегре, пережила второго т'гарда и дотянула до гекхайанского полновластия, но есть предел и женскому здоровью…

— Надо полагать, третий т'гард вам не слишком-то симпатичен.

— Я простой эхайн, — повторил Лэрдзорид. — Мне все равно какая власть, был бы порядок. А гекхайаны для того и поставлены над нами, чтобы порядок блюсти. Иначе на кой они нужны? И мне плевать, как будут величать моего гекхайана. И я буду его чтить, и в поселке все ему присягнут, а кто вздумает ерепениться, того мы живо… Возьмем того же Нишортунна. При старом Нишортунне я получил эту землю и построил на ней свой первый дом. Его потом пушки тшегра снесли к трепаным демонам… Молодой Нишортунн поставил меня в гекхайэдды и освободил ото всех податей, как отца четырех доблестных воинов Светлой Руки. Как же мне его не чтить? — Эхайн со скворчанием припал к кружке. — Конечно, лучше бы у меня были живы все три жены и четыре сына, — сказал он после краткого раздумья. — Но тут уж ничего не поделаешь: воинский долг, Рыцарский Устав…

Лэрдзорид вдруг осекся на полуслове и замер с открытым ртом. Кратов, трудно поводя осоловелыми глазами, уже собирался спросить, что так озаботило почтенного старца. Как вдруг и сам все понял, и даже отчасти протрезвел.

Озма, умостив голову на руках, чтобы не падала, и смежив веки, тихонько и нежно что-то напевала, скорее даже — просто мурлыкала. Временами, будто забываясь, ее голос набирал силу — и вновь затихал. Слов было не разобрать, да и не нужны они были.

Под низкими каменными сводами в удушливом полумраке трепетал голосок волшебной флейты.

«Всякий раз, когда это происходит, — подумал Кратов, — передо мной словно открываются двери в иное измерение. Где все иначе, все устроено гармонично и прекрасно, соткано из лучей света и порхающих звуков музыки. Бог знает как она Делает это своим голосом… И я едва успеваю туда заглянуть, как все закапчивается. И на мою бедную голову рушится шершавый, грубый, дурно пахнущий, так называемый материальный мир. Конечно, я переживаю шок. И любой на моем месте переживает то же самое. И нам плохо здесь, и хочется обратно… в страну Оз. Потом-то, конечно, мы приходим в себя, забываем пережитое, холодно и отстраненно делимся впечатлениями, что— то по-дилетантски пытаемся оценивать и сравнивать. Хотя в глубине души понимаем, что этому нет оценок, не с чем сравнивать. И в каждом из нас навечно остается крохотный, согревающий душу осколочек сказки. И мы уже никогда не станем прежними. Мы будем чуть добрее и лучше, чем были. — Он поглядел на застывшее, словно неумело вырубленное из пористого камня троглодитовым инструментом лицо Лэрдзорида. — Но ведь и эхайнам тоже перепадает от этого волшебства! И никому не понять, что они, несчастные, непривычные, не готовые ни к чему похожему, переживают в такие минуты…»