Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Е. Григ

Разведка развернула масштабную деятельность в ФРГ и во всем мире — интерес к ее архивам и документам со стороны западных спецслужб огромен. Да и контрразведка ГДР была поставлена образцово. Конечно, ничего общего с картонными ужасами, описанными в прессе и детективной западной литературе, там и в помине не было, но интересного для участников погрома — немало. «Разоблачениев, разоблачениев!» — требуют господа Семплеяровы то из западных разведок, то из Бундестага и получают их, разоблачения…

После очередного из них я не спеша отправился в «Дом», в нашу, порядком уже замызганную, «башню из слоновой кости».

Просмотрел почту, что-то написал и отдал в машбюро и направился к Игорю.

Уныло обменявшись впечатлениями о триумфальном шествии демократии по Восточной Европе, мы помолчали. Я подошел к окну, посмотрел на разноцветные крыши, на фантастические сооружения Управления связи, скрывавшие огромные антенны, и пробормотал:

— Знаешь, я сегодня узнавал — у нас ведь по-прежнему в зданиях только две печи для уничтожения документов. В случае заварухи никто не успеет ничего сжечь. И охрана у нас — сам видишь — вахлаки какие-то. Не пора ли для начала просто привести в порядок документы, уничтожить лишнее?

Молодецкое презрение к бумагам, сложная система уничтожения секретной документации, лень позволяли скапливаться огромному количеству на первый взгляд несерьезных и не опасных документов. Однако в экстремальных условиях — заговори даже эти бумаги, беды не оберешься…

— Да, надо без паники и шума начинать эту работу.

Игорь загасил очередной окурок в полной пепельнице, курил он теперь почти без перерыва.

— Сегодня же соберем отдел и прикинем, с чего начать.

Я-то незаметно для окружающих и даже для большинства начальников начал давно… «Зачистка» моего хозяйства шла медленно, но равномерно — разрешения на уничтожение документов и дел я понемногу подписывал у разных начальников, мои обоснования звучали убедительно, и отказа не было.

А обстановка медленно накалялась. «Средства массового обмана» уже не прятали когти: атаки на армию и КГБ становились все более яростными и откровенными.

К моменту разговора с Игорем мое «хозяйство» легко уместилось бы в портфеле — оставалось только самое важное, самое секретное, с чем рука не поднималась расстаться: сведения о ценных агентах, то, что могло нанести вред людям, которыми я дорожил. Прикидывая варианты развития событий, я представлял себе, кто и когда наложит лапу на КГБ. Картина получалась малоприглядная, я был уверен, что в такие руки агентуру отдавать нельзя. Все, что у меня оставалось, можно было вынести из «Дома» в один присест и сжечь на каком-нибудь пустыре (это на крайний случай), но пока такие действия могли быть справедливо расценены как нарушение приказов и правил, а я был аккуратным чиновником… Я предусматривал оба варианта — и самовольное уничтожение материалов, и «разрешенное». Документы на получение нужных санкций были готовы, многие не спеша делали то же самое: невеселые предчувствия одолевали не только меня. Несколько беззаботно вела себя молодежь, но ведь у молодых сотрудников и дела были «помоложе». Интересно, чем в это время занималось наше руководство? В основном, похоже, карьерными делами…

«Палкин», к тому времени уже начальник Управления, присматривал, видимо, красивые должности для выхода на пенсию… «Пропойца» выскочил в генералы и был его заместителем… «Рыхлый», сидя опять в родном адмотделе ЦК, подумывал даже и о должности зампреда КГБ… Подумать только, это оперативное убожество мечтало о руководстве огромной секретной службой, имея самое туманное представление о том, как делается эта работа… Но он умел назидать и считал это главным. О, как он назидал — даже «Палкин» был бы озадачен этими назидательными всплесками…

Они чувствовали себя еще уверенно — все казалось прочным, незыблемым, ясно уже было, что главный перестройщик угомонился и ничего, кроме собственных дел, перестраивать не будет… Основную историческую задачу он уже перевыполнил — дал Западу все, что Запад хотел, не думая о последствиях для собственного народа и страны. Он упивался загрантриумфами, нобелевской премией, дачами и особняками, а главное — властью, такой большой, сладкой, бесконтрольной, безотчетной, казавшейся вечной… И, охраняя эту власть, он горой вставал на заседаниях Верховного Совета за тех, кто, как ему казалось, беззаветно был готов защищать ее и сопутствовавшую ей царскую роскошь. Как беспомощно лгал и доказывал он, что никаких привилегий не существует, что в аппарате ЦК всего-то 250 автомобилей…

Экономика тыкалась то в один тупик, то в другой. «Свободная пресса» послушно тявкала то про бригадный подряд, то про хозрасчет, то про 500 дней, то про аренду, но не получалось ни то, ни другое, ни третье… Удавалось без промаха одно — безнаказанно надувать тех, кого они любят называть «народом». Обещания светлого будущего начали приобретать конкретные, твердовалютные формы — провозгласили программу «Урожай — 90» (потом о ней наглухо забыли). Наобещали колхозникам златые горы и моря разливанные — только уберите урожай, а уж мы… будут вам и видеомагнитофоны, и холодильники, и автомобили…

Начали подбастовывать шахтеры и порадовали необычайной дисциплиной — ни водки, ни буйства — значит, не весь еще рабочий класс пропоили, думал я. Однако и тут быстро всех угомонили — наобещали прибавок, а где и прибавили — заткнули рты. Рабочих они по-прежнему боялись больше, чем морской пехоты США.

Пресса вплотную подбиралась к горлу Комитета, с горькими и «разоблачительными» статьями выступали бывшие чекисты. А организовать кампанию в поддержку ведомства было некому. ПГУ принялось драпироваться в белоснежные одежды, делая вид, что никогда не имело ничего общего с КГБ…

И все дружно тыкали пальцем в 5-е Управление — вот они во всем и виноваты, специалисты по политическому сыску, проклятые сатрапы, клевреты бобковские…

Из Управления и из отдела стала увольняться молодежь. Уходили толковые, грамотные ребята, такие, как «Матерщинник» или «Назвавший Тарковского Собакой» — оставались, их положение упрочалось. Бездарные, безграмотные, они держались кучно, делали карьеру, пробивали себе загранпоездки, гонки за которыми превратились уже в вид спорта.

Именно в это время сбежал на Запад единственный предатель 5-го Управления — сын известного в прошлом деятеля Верховного Совета Ш. Он работал относительно недолго, лет восемь, в аналитическом отделе, куда стекалась вся информация Управления… Нашлись доброхоты, устроившие ему командировку в Данию на какой-то международный конгресс, а из Копенгагена он прямиком удрал в США — это единственное, что стало известно.

Я отправился в отдел кадров взглянуть на его личную карточку — знаю ли я его? С фотографии на меня смотрела обычная, ничем не примечательная и не известная мне физиономия. Это правда, не значило, что он не знал меня. Было понятно, что с пустыми руками он на Запад не отправился бы. Интересно, думал я, выпустит ли меня начальство теперь в последнюю, завершающую поездку в Штаты с выставкой книг, посвященных Второй мировой войне? А пока я готовился ехать в Свердловск и на Байкал — туда по приглашению Госкомпечати отправлялся директор Библиотеки Конгресса США Джеймс Биллингтон с сыном Томасом; руководство поручило мне их сопровождать.

Ходили слухи о том, что Биллингтон заменит Джейка Мэтлока на посту посла США в Москве, контрразведчики интересовались любой информацией о нем. Я сильно сомневался в достоверности этих слухов — пост директора Библиотеки Конгресса пожизненный, и, по моим представлениям, нужно было обладать патологической неудовлетворенностью, чтобы променять его на какой-либо другой.

Тем не менее я внимательно прочитал все, что можно, о Библиотеке Конгресса и Биллингтоне.

Во время оно Библиотека Конгресса в КГБ числилась в списке разведывательных организаций противника — такой невообразимый массив информации там хранится и может быть представлен абоненту в кратчайшие сроки. Джеймс Биллингтон, кроме того, — один из известнейших русистов, специалист по истории России XVII века, учился и стажировался в Москве в течение нескольких лет, жил у нас с семьей, написал несколько книг — «Икона и топор» самая известная из них и самая неприятная для СССР, по оценке нашей критики. Одна из статей называлась «Топорная работа господина Биллингтона»…

С момента бегства Ш. я был почти уверен, что теперь я известен спецслужбистам США наверняка. Это означало, что информирована и резидентура ЦРУ в Москве, и те, кому положено об этом знать в американском посольстве; вряд ли они не подскажут Биллингтону, кто его будет сопровождать в поездке.

Так или иначе, об этом мне узнать не суждено никогда. Мы спокойно отправились с Джеймсом и Томасом в поездку. Биллингтон оказался удивительно изысканным джентльменом с «питерским» прононсом, когда он говорил по-русски. Томас — скромный паренек, изучавший бизнес, держался с отцом почтительно, со мной — уважительно, и все мы, кажется, оказались сносными спутниками (я изучал, наблюдал…).