Над Тиссой (Иллюстрации Б. Козловского) - Александр Авдеенко

Проехали еще один железобетонный мост, переброшенный через глубокое ущелье. На дне его, среди снежных сугробов, дымился черный ручеек.

— Прощайтесь с Каменицей, — сказал Сокач. — Увидим ее только на обратном пути.

Лысак осторожно посмотрел вниз.

Въехали на горное плато. Ни одного облачка на синем куполе. Его бескрайный простор подчеркивал одинокий молодой месяц, перевернутый кверху бодливыми рожками. Так свежо, чисто, бело вокруг, что даже дыхание проходящих здесь паровозов оставляло на земле свои следы: вдоль железной дороги на снежных сугробах чернел тонкий налет сажи и несгоревших крупинок угля.

Из ущелий и пропастей, из елового царства выползали сумерки. Они быстро поднимались по склонам гор, сгущаясь с каждой минутой. Ветер снова понес снежную крупу, и сквозь мерный грохот поезда стал слышен говор горного леса.

— Вот и «Северный полюс», — сказал Сокач.

— Где? — встрепенулся Лысак, вглядываясь в сумерки. Мимо проплывали черные телеграфные столбы, обвешанные белыми голубями изоляторов. — Ничего не вижу.

— Вперед смотри. Видишь костер? Вдали, там, на горе.

— Ну?

— Это вход в первый туннель. Над ним и находится Ночь-гора, наш «Северный полюс».

— За что же ее так окрестили?

— За то, что на ней даже летом холодно. Она первая осенью надевает белую шапку и последняя весной снимает.

Сокач открыл вентиль динамо — вспыхнули лампочки, прикрытые с трех сторон загнутыми козырьками: весь свой свет они направляли на приборы, оставляя будку машиниста в тени. Зато железная дорога озарилась ярким светом: передние фары посылали свои лучи далеко вперед, отгоняя непроглядную горную, тьму.

Над трубой «Галочки» бушевал, отражаясь в низком облачном небе, искрящийся столб дыма. Небольшая лампочка, подвешенная под площадкой, над ведущей осью паровоза, лезвием своего света обрезала концы шпал и самый край пропасти.

Костер над Ночь-горой резко переместился вправо. Потом еще правее и наконец исчез. Появился он более яркий, чем раньше, уже слева, в голове поезда, замкнувшего петлю.

Промелькнули на кривой габаритные ворота — сторожевой пост туннеля.

«Галочка» протяжно засвистела и пошла прямо на костер. Где-то в горах, слева и справа, наверху и внизу, откликнулись десятки, сотни паровозов.

Втягивая за собой тяжелые пульманы и холодные потоки воздуха, «Галочка» вскочила под закопченные, слезящиеся влагой своды туннеля. Горное эхо оборвалось, глухо застучали колеса. Дым и огненные искры ударялись о каменный потолок, падали на скалистую землю, клубились под колесами. Угарная жара хлынула во все щели паровоза. Пепельно-седая тьма поглотила лучи прожектора и фар.

Кочегар Иванчук нагнулся к практиканту, крикнул ему в ухо:

— Наблюдай за водомерным стеклом! По уровню воды мы засекаем перевал и едем дальше без пара, на тормозах.

Андрей Лысак не смотрел на водомерное стекло, сейчас его интересовал только туннель.

«Галочка» выскочила из туннеля. Дым и пар окутывали ее от колес до трубы.

Сокач и Довбня распахнули окна. Ночной морозный воздух хлынул в паровозную будку. Крупные хлопья снега косыми стаями хлестали по горячей обшивке топки и сейчас же бесследно испарялись. Сильный луч прожектора скользил по глубокой каменной выемке, гнал впереди себя седые, как перекати-поле, шары облаков.

«Галочка» издала протяжный свисток и вскочила во второй туннель, такой же черный, дымный, угарный, как и первый. По серьезному, строгому лицу Олексы Сокача Андрей понял, что приближается самое ответственное место дороги. Он с усиленным вниманием вглядывался в туннель.

— Перевал? — спросил практикант.

Сокач молча кивнул и осторожно сдвинул регулятор на малый клапан. Поезд заметно сжался, но хода не уменьшил: измеритель скорости показывал все те же тридцать километров. Сокач, не отнимая руки от рычага, выжидающе смотрел в задымленное окно. Колеса веселее застучали о головки рельсов.

Светлый столбик воды, заключенный в зеленоватое рифленое стекло, заметно понижался. Перевал!…

Измеритель скорости показывал сорок. Сокач повернул кран машиниста, плавно сбил скорость до тридцати.

— Ну, теперь, когда все трудности позади, можно и закусить чем бог послал. — Иванчук достал из-под сиденья железный сундучок и, усевшись прямо на угольном лотке, стал ужинать. Его примеру последовал и Микола Довбня. Лысак смотрел на то, как помощник и кочегар аппетитно уплетали белые пироги, запивая их молоком: ему самому не хотелось ни есть, ни пить.

С грозным железным грохотом, потрясая горы, окутанная облаками и дымом, разбрызгивая из-под тормозных колодок искры, вырвалась «Галочка» из второго туннеля и понеслась по узкому карнизу, вдоль отвесной, засыпанной снегом горы.

Промелькнул огонек семафора, поезд остановился у станционного столба с приваренным к нему железным щитом. По белому полю — крупные черные буквы: «Внимание! Перезарядка тормозов!»

Олекса наклонился к радиоаппарату:

— Говорит тринадцатая! Перевал перемахнули благополучно. — Он посмотрел на часы. — Пока сэкономили девяносто минут.

— Спасибо, товарищ Сокач. Благодаря вашему рейсу я пропустила в горы сверх графика два поезда. Какая у вас на Верховине погода? — спросила Королевич.

— Снег, мороз.

— А у нас полная весна, — сказал она и, судя по голосу, улыбнулась. — Еще раз спасибо!

Сокач распахнул окно, жадно, открытым ртом, хватая свежий воздух:

— Верховина!…

Привлеченный взволнованным голосом машиниста, Лысак подошел к окну, глянул налево, потом направо и молча вернулся на свое место. Ничего не увидел он такого, чем можно было бы восхищаться.

Андрей родился здесь же, в Карпатах, вырос среди этих гор, но не испытывал никакой любви к родному краю. Он даже не знал как следует его географии, его особенностей. Ему было известно, что Рахов находится на гуцульской Верховине, что в Ясене производятся замечательные кустарные изделия, что в Сваляве много минеральных источников, что Берегово знаменито большими виноградниками и хорошим вином, что в Хусте дешевые яблоки. Выше подобных интересов он не поднимался. У него никогда не возникало желания посмотреть с горы Говерло на восход солнца, побывать в заповедном Оленьем урочище или на Половинах, когда там начинается «веснование».

Сокач взял ключ, спустился вниз, на скрипучий белый мох. Все бело вокруг: близкие шатры гор, леса, огромные валуны, телеграфные провода, стрелки, хобот водоразборного крана, шпалы, рельсы, крыши домов. По-ночному выглядели только черные ручьи, бегущие теперь вслед за поездом, а не навстречу ему, как до туннелей.

Так тихо на пустынных путях, что слышен глухой говор горных потоков.

Хороша была утренняя равнина, окутанная непроглядным туманом. Глаз нельзя было оторвать от голых буковых лесов, от земли, посыпанной золотыми листьями, от стремительных зигзагов Каменицы, от облаков, клубящихся под колесами поезда, от горного весеннего солнца. Но краше вот эта ночная Верховина, закутанная в пуховые снега, скованная морозом и вознесенная к самому небу, к ярким крупным звездам. Как все это похоже на то, чем полна душа Олексы!

— Ого-го-го!

Олекса стоял на обочине железной дороги, на порядочном расстоянии от паровоза, широко раскинув руки и трубя во всю силу легких. Ушанка сбита на затылок, белокурый чуб присыпан снегом.

— Что такое, Олекса? Что случилось? — подбегая к другу, встревоженно спросил Василь Гойда.

Сокач ответил словами песни:

— Верховино, свитку ты наш!…

Гойда «понял» Сокача:

— Да, свет такой, что ослепнуть можно.

Василь стал рядом с Олексой, любуясь Карпатами. Друзья долго молчали. Потом Гойда спросил:

— Ну, как твой практикант? Ничего не фотографирует, не записывает?

— Как будто нет, а там кто ж его знает. Проверим.

Гойда кивнул головой.

Глава двадцатая

Пока Андрей Лысак взбирался на Верховину, в его доме на Железнодорожной шли большие приготовления. Черная Мария варила, пекла, жарила, а Марта Стефановна закупала в «Гастрономе» водку, пиво, копчености, сыры, конфеты. Питья и еды припасалось с таким расчетом, чтобы хватило не только на своих домашних, но и на всю бригаду комсомольского паровоза. В этот день Марта Стефановна, по горло занятая хлопотами на кухне и в продуктовых магазинах, не прикасалась к сантиметру и машине и не принимала никого из своих заказчиц, но все-таки для одной заказчицы, хотя та и не пользовалась особой симпатией портнихи, ей пришлось сделать исключение. Это была знаменитая виноградарша из колхоза «Заря над Тиссой», Герой Социалистического Труда Терезия Симак.

— Дадим и этой поворот от ворот? — спросила Мария, увидев через кухонное окно Терезию, входившую в калитку.