Тютчев - Вадим Кожинов

Французский мыслитель Ларошфуко, «Максимы» которого Тютчев знал с юных лет, писал о смерти: «Следует всячески избегать встречи с ней… Самые смелые и самые разумные люди — это те, которые под любыми благовидными предлогами избегают мыслей о смерти… Ради сохранения нашего достоинства не станем даже самим себе признаваться в наших мыслях о смерти». И в другом месте: «Спокойствие осужденных на казнь… говорит лишь о боязни взглянуть ей (смерти) прямо в глаза».

Тютчев явно не согласился бы с этим; он постоянно глядел прямо в глаза смерти (и умер с редкостным присутствием духа). И притом он действительно не страшился этого взгляда. Можно бы привести множество поражающих своей прямотой суждений поэта о смерти (о них еще будет речь в своем месте). Но Тютчев воспринимал непреодоленную власть пространства и времени как нечто близкое к смерти, к небытию. Он писал: «Я, конечно, один из людей, наименее способных по природе своей переносить разлуку, так как для меня это как бы сознающее само себя небытие».

Таким же «небытием» был для поэта любой разрыв «цепи времен» — с чем он и столкнулся столь жестоко в Овстуге в 1846 году. Он чувствует себя «как бы на самом дне бездны», ему необходимо «заполнить пропасть и снова связать цепь», — словно «приподнять на себе» все четверть века, прошедшие с тех пор, как он уехал из Овстуга.

Разрыв был слишком велик; Тютчев, по сути дела, бежал тогда из Овстуга, Он вернулся сюда через три года и создал стихотворение, которое вроде бы должен был написать в первый приезд: в нем есть строки, явно перекликающиеся с письмами из Овстуга трехлетней давности.

Стихотворение это чаще всего истолковывается как некое отвержение Овстуга. Между тем оно говорит прежде всего о разрыве цепи времен и являет собой своего рода поэтическое преодоление этого разрыва. Стихотворение написано поистине беспощадно:

Итак, опять увиделся я с вами,Места немилые, хоть и родные…

Кто-то, по-видимому Иван Тургенев, готовивший позднее эти стихи к печати, не выдержал этого «отрицания родины» и изменил строку:

Места печальные, хоть и родные…

Так она и публиковалась вплоть до нашего времени. Но вглядимся в дальнейшее:

Где мыслил я и чувствовал впервыеИ где теперь туманными очами,При свете вечереющего дня,Мой детский возраст смотрит на меня.О бедный призрак, немощный и смутный,Забытого, загадочного счастья!

Цепь времен разорвана; прошлое — только призрак.

О, как теперь без веры и участьяСмотрю я на тебя, мой гость минутный,Куда как чужд ты стал в моих глазах,Как брат меньшой, умерший в пеленах…

Речь идет, по всей вероятности, о брате Васе, умершем младенцем в 1812 году. И поэт говорит о том времени и том пространстве, которые оторвали его от Овстуга:

Ах, нет, не здесь, не этот край безлюдныйБыл для души моей родимым краем —Не здесь расцвел, не здесь был величаемВеликий праздник молодости чудной.Ах, и не в эту землю я сложилВсе, чем я жил и чем я дорожил!

Последней строки Тургенев опять-таки не вынес и заменил «все» на более ограниченное «то». Но это «смягчение», как и первое, в сущности, сделало невозможным понимание истинного смысла стихотворения. Суть его именно в беспощадности, в безбоязненном взгляде поэта, для которого Овстуг стал за четверть века небытием, умер, как «брат меньшой»…

Но как раз этой беспощадностью преодолевается «пропасть» разрыва. И если мы не будем застревать на внешнем, поверхностном впечатлении, сводящемся к тому, что поэт «отвергает» свой Овстуг, мы услышим вплетающуюся в это беспощадное стихотворение покаянную мелодию, особенно внятную в строках:

О бедный призрак, немощный и смутный…О, как теперь без веры и участья…Ах, нет, не здесь, не этот край безлюдный…Ах, и не в эту землю я сложил…

Разумеется, никакой реальной «вины» перед родиной у поэта не было. Не капризное своеволие, а имеющая глубокий смысл (вернее, даже ряд смыслов — о чем шла речь выше) судьба определила расцвести «великому празднику» его молодости в чужом краю. Но тем значительнее эта покаянная музыка, этот вечный мотив блудного сына, это беспощадное суждение о самом себе, кому стал чужд «брат меньшой».

Одно уж сравнение давнего овстугского бытия с «братом меньшим, умершим в пеленах», — как бы преданным самим фактом забвения, — многого стоит.

В письме 1846 года Эрнестине Федоровне Тютчев говорил: «Одно только твое присутствие способно заполнить пропасть и снова связать цепь». Во второй раз поэт приехал в Овстуг вместе с ней, и вполне закономерно, что в стихотворении речь идет не о ней, а о первой жене, которая лежит «не в этой земле», а в окрестностях Турина. Поэту необходимо было связать всю цепь — от времени, когда он покинул Овстуг.

Стихотворение «Итак, опять увиделся я с вами», как и многие другие тютчевские стихи или, вернее, как подавляющее большинство его творений, было, по-видимому, не просто «самовыражением», но жизненным действием, актом бытия. Пережив в нем разрыв цепи времен, поэт тем самым в той или иной мере преодолел его реально. Об этом достаточно убедительно свидетельствует великолепное стихотворение, созданное в Овстуге всего через несколько недель после предыдущего:

Тихой ночью, поздним летом,Как на небо звезды рдеют,Как под сумрачным их светомНивы дремлющие зреют…Усыпительно-безмолвны,Как блестят в тиши ночнойЗолотистые их волны,Убеленные луной.

О смысле этого проникновенного гимна родине с замечательной верностью писал Н. Берковский: «Стихотворение это на первый взгляд кажется непритязательным описанием… Между тем оно полно мысли, и мысль здесь скромно скрывается, соответственно описанной и рассказанной здесь жизни — неяркой, неброской, утаенной и в высокой степени значительной[68]… Стихотворение держится на глаголах: рдеют — зреют — блестят. Дается как будто бы неподвижная картина полевой июльской ночи, а в ней, однако, мерным пульсом бьются глагольные слова, и они главные. Передано тихое действование жизни… От крестьянского трудового хлеба в полях Тютчев восходит к небу, к луне и звездам, свет их он связывает в одно с зреющими нивами… Жизнь хлебов, насущная жизнь мира, совершается в глубоком молчании. Для описания взят ночной час, когда жизнь эта полностью предоставлена самой себе и когда только она и может быть услышана. Ночной час выражает и то, насколько велика эта жизнь, — она никогда не останавливается, она идет днем, она идет и ночью, бессменно…»