Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона - Дэвид Ротенберг

— Да, — согласился генерал Юкико, — а повод для войны найти просто. Взять хотя бы вон того солдата. — Он с улыбкой кивнул в сторону одного из японских капралов, что сопровождали их в поездке в Шанхай для участия в траурных мероприятиях. Это был сын старого аристократа — ленивый, избалованный привилегиями, не солдат, а увалень. — Если, к примеру, он пропадет — устроить это проще простого, — мы можем объявить, что его похитили китайцы. Затем мы потребуем извинений, в чем после всего, что случилось в Маньчжурии, нам, без сомнения, будет отказано. И тогда мы начинаем наступление во имя спасения нашего солдата. Мы имеем полное право защищать своих военнослужащих, более того, это наша святая обязанность.

— А что, если один из наших солдат пропадет, скажем, на мосту Марко Поло? — широко улыбнулся генерал Акира.

— Это мост, ведущий в Пекин?

— Он самый.

— Тогда у нас не останется иного выбора, кроме как перейти через этот мост с преглупым названием и покорить их древнюю столицу, дабы освободить нашего доблестного воина…

— И предотвратить повторение подобных инцидентов в будущем.

Два молодых японских генерала, не таясь, улыбались. Их не смущало то обстоятельство, что они присутствовали на похоронах, получив официальное приглашение. А через несколько секунд они и вовсе перестали сдерживаться и покатились со смеху, когда в конце процессии показались с полсотни мужчин в черных шляпах и длинных черных пальто. Они неуклюже шаркали по мостовой и бормотали что-то нечленораздельное, что, по мнению японцев, никак не могло быть нормальным человеческим языком.

Семейная палатка Чарльза Суна располагалась ближе к конечному пункту траурного шествия, к тому месту, которое Чарльз по привычке называл «линией старта». Именно отсюда когда-то стартовали Большие шанхайские автогонки. Поэтому в тот момент, когда японцы потешались над еврейскими учеными, катафалк с останками Сайласа Хордуна как раз проезжал мимо многочисленного семейства Чарльза Суна.

В центре возвышения гордо застыла Инь Бао. Слева от женщины стояли три ее взрослые дочери, справа — двое сыновей. Сам Чарльз скорчился в кресле-каталке. Теперь его голова беспрерывно тряслась. Это была заключительная фаза жестокой игры, в которую играет со своими жертвами болезнь Паркинсона. Но несмотря на это, он был доволен. Три его дочери стали самыми известными в Китае женщинами. Старший сын принял из его рук эстафету семейного бизнеса и теперь занимал пост в правительстве Китайской Республики.

В свое время деньги Чарльза Суна помогли повалить крошащуюся махину маньчжурской империи, и осознание этого льстило ему. Но он приходил в бешенство при мысли о том, что вскоре после достигнутого успеха доктор Сунь Ятсен отдал власть бывшему маньчжурскому генералу Юаню Шикаю. Этот человек объявил себя новым императором Китая, но через короткое время умер. Он стал первым и последним императором собственной династии — самой непродолжительной в истории Китая. Подумав об этом, Чарльз довольно рассмеялся.

В его жизни имели место и другие предательства, память о которых до сих пор была жива. Его младшая дочь вышла замуж за старого глупого доктора Сунь Ятсена, и он не мог простить ей такого своеволия. Правда, напомнил себе Чарльз, это было давно. Старый дурак отдал концы уже больше десяти лет назад, предоставив жене воплощать в жизнь свои утопические планы относительно будущего Китая. У Чарльза была еще и старшая дочь, которая вышла замуж за генералиссимуса Чан Кайши, и тоже помимо воли отца. Но она с детства была непослушной, необузданной девочкой и останется такой всегда. Чарльз Сун не завидовал Чан Кайши, которому приходилось жить с такой женой. Впрочем, эти двое сами сделали свой выбор, вот пусть теперь сами и расхлебывают. Но больше всего его беспокоила средняя дочь. С начала Движения 4 мая[20] она проводила большую часть времени с радикально настроенными студентами и, как подозревал Чарльз, могла бы многое рассказать о деятельности Коммунистической партии Китая. Возможно, ей даже были известны мысли неожиданно выдвинувшегося библиотекаря Мао Цзэдуна, который теперь возглавил в сельских районах провинции Цзянси марксистское «государство в государстве». Чарльз Сун не видел среднюю дочь больше десяти лет, и это оставляло зияющую рану в его сердце.

Инь Бао наклонилась и прикоснулась к плечу мужа. Он попытался поднять трясущуюся руку, чтобы накрыть ею ладонь жены, но конечности отказывались повиноваться. Инь Бао указала в сторону траурного кортежа. В длинном людском потоке, что тянулся за катафалком, шли двадцать бывших беспризорников, которых Сайлас и Май Бао взяли в свой дом. Теперь они уже перестали быть детьми. Большинство из них шли с собственными детьми, а некоторые даже с внуками. Но внимание Инь Бао привлекли две молодые элегантные женщины, по виду — близнецы. По меркам, принятым для китайских женщин, они были высокими и двигались с удивительной грацией. Именно это разъярило Инь Бао, которая немедленно узнала в их движениях грацию своей старшей сестры Май Бао.

— Значит, девственнице это все же удалось, — прошептала она.

— Что удалось, дорогая? — спросил Чарльз.

— Не обращай внимания, милый. Спи. Здесь не происходит ничего важного.

Одна из дочерей Май Бао почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Подняв глаза к возвышающемуся над улицей павильону, она увидела Инь Бао, которая буквально буравила ее глазами. После этого она прикоснулась к локтю сестры. Дочери Май Бао с ужасом поняли, что тетка вычислила их. Тогда девушки замедлили шаг, дождались, пока мать догонит их, и, оказавшись по обе стороны от нее, взяли мать под руки. И тогда весь Шанхай узнал их тайну.

Очень скоро буддистские монахи закончили свои отходные молитвы, и тело Сайласа Хордуна было предано огню.

Когда солнце стало клониться к горизонту, Май Бао поднялась на последний из холмов, тянувшихся к дальнему колену Хуанпу, где река впадала в могучую Янцзы. Она смотрела на четыре могилы: амы Сайласа, его первой жены, его обожаемого брата Майло и, разумеется, бугорок, под которым покоилось его дитя.

Май Бао опустилась на колени, и ветер бросил распущенные волосы ей в лицо. Она откинула их назад и засунула за ворот платья, а потом принялась выдирать сорняки с могильных холмиков. Особенно сильно они разрослись на могиле Майло. Ухватившись за один особенно толстый сорняк, на макушке которого расцвел лиловый цветок, Май Бао сильно потянула и вскрикнула от боли: острый шип пронзил ей ладонь. Ветер подхватил крик и понес его к Янцзы и дальше — к бескрайнему морю, что раскинулось на востоке.