Ложная слепота (сборник) - Питер Уоттс

Говорят, если погрузиться на достаточную глубину, все мы окажемся одной и той же личностью.

Юнг называл это коллективным бессознательным, Окору – глубинным тотемом. Мы же считаем это единением инстинкта и артефакта: подвальная проводка таламуса и лимбической системы, вбитый намертво страх перед змеями, фрактальные узоры, что переливаются перед глазами во время галлюцинаций и в состоянии клинической смерти. Генетические алгоритмы, встроенные эволюцией; арки, появившиеся в результате случайных побочных эффектов мозговой структуры.

Они не всегда проявляются одинаково. Мириады слоев между спинным мозгом и неокортексом скрывают их, выворачивают, превращают в фобии и архетипы, чью всеобщность можно распознать, только аккуратно вычесав из них культуру и опыт. Но лежащие в основе схемы у всех одинаковы. Об этом позаботилась эволюция, здесь нет ничего сверхъестественного.

Хотя иногда так не кажется.

За последние четыре месяца 2089 года Разум Мокши тихо увеличился в три раза; на фоне пришествия Бога 21 секунды это заметили немногие. За тот же период ряды призматиков пополнились на 64 %. Производство запрещенных межвидовых интерфейсов, по самым скромным оценкам, выросло в четыре раза. Будто по всей планете наш вид развил неожиданную склонность к практикам, искажающим сознание. С этого драматического скачка начался глобальный тренд, который продолжается до сих пор, хотя и по более пологой кривой.

Никакого очевидного объяснения происходящему нет.

С дарвиновской точки зрения, в этом нет смысла. Ритуализированное утопление не повышает совокупную приспособленность; люди, соединяющие свой разум с осьминогами, занимаются сексом не больше, чем другие (скорее даже наоборот). Размножение в принципе невозможно для миллионов живых мертвецов, затерянных в Разуме Мокши.

Но это и не идущий наперекосяк механизм приспосабливаемое™, не классическая склонность к адаптационным импульсам, давно переросшим свою полезность. Заражая себя чужим разумом, прилива дофамина не испытаешь. Призматики – не любители эротической асфиксии; чтобы они ни выжимали из околосмертных переживаний, это не удовольствие. Обычно такие группы склонны к беспокойству и паранойе – словно они видят что-то ужасное в состоянии повышенной осознанности, а когда возвращаются, не могут вспомнить, что конкретно.

Я изучил гораздо больше данных, чем могу здесь описать, принимал эти тренды за мемы и вирусы, рассматривал десятки моделей распространения. Ни одна не подошла. Это не просто смена парадигмы. Скорее, следствие привычных имплантатов, разгоняющих мозг, которые люди жадно хватали, пытаясь выбить преимущество в рыночной гонке. В этом есть что-то инстинктивное: миллионы не связанных друг с другом душ по всей планете неожиданно стали одержимы жаждой вырваться из собственных черепов, как мигрирующий лосось стремится вверх по течению навстречу высшей долготе. И никакие анализы сетевых путей или эпидемиологические модели не объясняют это явление.

Можете называть его эпидемией. Чумой сознания.

А можете – коллективным бессознательным, пытающимся проснуться.

Женщина из призматиков сказала, что парень за нашими глазами – идиот: блокнот для эскиза реальности, который существует буквально секунду и затем переписывается.

А вот оставшаяся часть… Та, что таскает грузы, принимает сложные решения, балансирует уравнения, решает задачи, которые никогда не влезли бы в сознательную память. Она не может показать свою работу и подает находки в виде снов и интуиции, позволяет отделять зерна от плевел. Очевидно, что она видит опасности, которые сознательные подпрограммы не способны заметить. Возможно, она видит что-то прямо сейчас, и мы больше не можем позволить себе жить в слепоте.

Похоже, угроза действительно страшная. В XX веке нас не пробудила опасность ядерной войны, а в ХХI-м нам не хватило генно-модифицированных эпидемий. Мы поколениями самодовольно отрицали катастрофическое разрушение окружающей среды. Если подсознательные «я» сейчас стараются прорваться наружу и растянуть сознательный разум так, чтобы тот вместил сложную и жизненно важную истину, значит, опасность больше всех фильтров, которые, на нашу беду, помогали нам игнорировать все вокруг. Угроза очень жизненна, конкретна или даже хуже того.

«Число Зверя, – сказала она. – Слишком большое, чтобы вместиться».

Если консорциум «Тезей» и знает, где очутился его флагман, нам он об этом не говорит. Сейчас корабль может по инерции лететь куда-то за пределы местного межзвездного облака, а вся его команда – по-прежнему спать и видеть сны.

Но, возможно, в Оорте «Тезей» нашел то, что искал. Возможно, еле заметное доказательство этой встречи пронеслось сквозь пространство со скоростью света и нависло над нами, как прибойная волна. Его не заметили блокноты сознания, но для проворных схем под ними оно зазвенело сигналом пожарной тревоги. А может, отдельные паникеры оказались правы, и вся человеческая проводка – внизу и наверху – сплетена в некую квантовую сеть, для которой скорость света не важна.

Мы знаем наверняка одно: спустя шесть лет после старта «Тезея» – миг по космическим масштабам – коллективное бессознательное по какой-то причине стало работать на повышенных оборотах. А ведь мы столько раз стояли на грани полного уничтожения, но ни разу до этого рефлексивное противостояние, охватившее весь наш вид, не проснулось.

«Важно… быть наготове», – сказал призматик, не зная почему. «Akan dating tidak lama lagi», – пробормотала Аанджай из глубин кататонии. В переводе с малайского это значит «скоро придет» (если имплантаты меня не подводят).

А может, «скоро вернется».

Полковник

Повстанцы уже заходили с востока, когда сработала тревога. К тому времени, как полковник включился в игру – обработал данные, нашел наблюдательный пункт, вытащил из кровати ближайшего сетевого специалиста и посадил ее у пульта, – они окружили закрытую территорию. Джунгли скрывают их от глаз исходников, но заимствованные глаза полковника все прекрасно видят в инфракрасном свете. На расстоянии в полмира он отслеживает каждый размытый тепловой след, отфильтрованный сквозь скудный полог.

Хоть один плюс от уничтожения эквадорской природы: трудно перепутать партизана с ягуаром.

– Я насчитала тринадцать, – говорит лейтенант, группируя на дисплее пятна искусственного цвета.

Путаница резервуаров и башен в середине росчисти. Массивный кабель, утыканный парными подъемными площадками, слегка провисая, уходит в небо из насосной станции. В восьми километрах к югу и в двадцати вверх, на конце фала переваливается аэростат, похожий на огромного раздутого клеща, блюющего сульфатами в атмосферу.