Талант (Жизнь Бережкова) - Александр Бек

Ганьшин продолжал отчитывать Бережкова:

- Приглядись, как работает Ладошников. Это подвиг последовательности. Он с железной логикой переходит от одной своей конструкции к следующей. А ты мечешься. Предаешься пустым мечтам. Кем ты себя воображаешь? Разочарованным гением? Непонятым художником? Пора наконец уразуметь, что ты не художник, ты техник. Пожалуйста, можешь целый год прохныкать и проваляться на своей кушетке, мотор у нас появится и без тебя. Сначала маломощный, небольшой, потом пойдет нарастание мощности, восходящая кривая. Но пусть это будет и твой восходящий путь. Другого перед тобой нет! Претерпи мужественно неудачи и работай! И не мечтай, пожалуйста, ни о чем несбыточном.

Бережков покорно слушал. Да, Ганьшин нашел свое место в технике, в науке, стал авторитетным ученым, вся последующая жизнь была перед ним словно прочерчена. А он, Бережков, опять маялся, опять не знал, что с собой делать, не находил себе дороги в мире.

Маша сказала:

- Ганьшин, довольно его пробирать... Давайте лучше чем-нибудь его развеселим.

- Хорошо, - сказал Ганьшин. - Где будем встречать Новый год? Чур, только не у вас!

- Почему?

- Потому что из этого субъекта, - он подтолкнул Бережкова, мириадами выделяются флюиды мрачности. Вся квартира ими переполнена. Соберемся у меня, идет?! И тряхнем, Бережков, стариной. Придумай что-нибудь невероятное, чтобы гости ахнули!

- Да, - невпопад произнес Бережков.

Маша разговорилась, была рада гостю. Лишь Бережков сидел по-прежнему молча - отсутствующий, постаревший, погруженный в свои переживания.

Ганьшин рассказал о некоторых новостях. В промышленности, особенно в машиностроении и в металлургии, заметно оживилось проектирование. Проектируются новые заводы. Говорят, готовятся важные решения такого же рода и об авиапромышленности.

Бережков спросил:

- Новые заводы? Моторостроительные? Где?

Ганьшин этого не знал. Можно предполагать, сказал он, что будет выстроен завод для выпуска моторов типа "Майбах". Ладошников обратился к правительству с запиской о необходимости соорудить такой завод, чтобы обеспечить моторами его новые машины "Лад-8". Идут толки и о других новых заводах. Да и некоторые старые будут, как поговаривают, расширены, обновлены. Московский автомобильный завод АМО определенно будет перестроен. Там начаты уже проектные работы.

Оба друга не знали тогда, что эти толки, эти новости были предвестниками первой пятилетки, знаменитого первого пятилетнего плана; не знали, что менее чем через полгода этот план будет провозглашен с трибуны партийной конференции на всю страну и на весь мир. В тот вечер Бережков еще не понимал, что, тоскуя и томясь, он всем сердцем ждал эту новую эпоху великих и необыкновенных дел.

- Теперь везде требуются проектировщики и конструкторы, - говорил Ганьшин. - Ты валяешься, ноешь, а между тем настает, кажется, твое время. Поднимайся, берись за карандаш, черти и черти! Я уверен, ты еще потрясешь нас всех своей карьерой.

Бережкову вспомнилась фраза, которую он где-то прочел: "У поэта нет карьеры, у поэта есть судьба". Он произнес эти слова вслух. Ганьшин махнул рукой.

- Неисправим! - воскликнул он.

У Бережкова радостно екнуло сердце. "Неисправим!" Значит, он еще прежний? Значит, его еще можно узнать?!

- Слышал ли ты, горе-поэт, - продолжал Ганьшин, - что кто-то изложил в стихах правила трамвайного движения. Там есть и такое: "Старик, оставь пустые бредни, входи с задней, сходи с передней". Понял?

- А мне это неинтересно.

- "Старик, оставь пустые бредни..." - еще раз продекламировал Ганьшин. Он рассмеялся. Ему нравилось это двустишие.

Прощаясь, Ганьшин снова пригласил всех к себе встречать Новый год.

- Тысяча девятьсот двадцать девятый, - сказал он. - И мне скоро тридцать шесть.

- А мне тридцать четыре. И еще ничего не сделано.

- Вот и делай скорей мотор с вентиляторным обдувом. Иди завтра же заключай договор. Пойдешь?

- Пойду. Подзаработаю.

- Иронизируешь? Перестань же ныть!

- Хорошо, не буду.

Уходя, Ганьшин долго надевал калоши, шубу. Потом, вдруг перестав укутываться, провозгласил:

- Знаешь, в запасе имеется еще один способ вывести тебя из спячки!

- Какой там еще способ?

- Обязательно приходи ко мне под Новый год. Приготовим тебе сюрприз. Новогодний сюрприз.

33

Проводив гостя, Бережков взял из столовой журналы, оставленные для него Ганьшиным, и пошел к себе.

В комнате по-прежнему был лунный полусвет. На полу в светлой голубоватой полосе вырисовывалась крестом тень оконных перекладин. Задумавшись, Бережков смотрел на этот крест. Час или полтора часа назад он услышал отсюда возглас Ганьшина: "Он нужен!" - и вскочил, как на призыв судьбы. Но друг ушел, а у Бережкова ничего не изменилось. Заказ? Ну, сделаю, а дальше? Он усмехнулся, включил электричество, положил на стол журналы и рассеянно стал перелистывать.

Плотная, меловой белизны, глянцевитая бумага скользила в пальцах. Типографские краски - цветные и черная - были очень яркие. Журналы молодой Советской страны печатались не на такой бумаге, не такими красками. Медленно переворачивая страницы, Бережков даже в пальцах ощущал иной, неизвестный ему мир - Запад, заграницу. Вот объявления знаменитой "Дженерал моторс компани", вот рекламы фирмы "Райт", фирмы "Сидней", вот небольшая, очерченная овальной рамкой марка Форда.

Бережков листал дальше. В рекламах, заголовках, фотоснимках, рисунках, чертежах перед ним вставала американская промышленность автомобильных и авиационных моторов, проплывала индустриальная Америка.

На раскрытой странице, занятой рекламой моторов "Сидней", был изображен леопард в прыжке. Объявление извещало о выпуске нового авиационного мотора "Сидней-Леопард" мощностью в семьсот лошадиных сил. Все свои моторы фирма "Сидней" называла так: "Сидней-Пума", "Сидней-Ягуар", "Сидней-Лев". К этой мощности, к достигнутому новому пику, сразу подошли, как знал Бережков, несколько конкурирующих американских фирм. Почти такой же мощности уже достигли и последние немецкие моторы "Майбах", "БМВ", "Тайфун" и другие.

А у нас? Советские заводы с великими трудностями стали выпускать авиамоторы в триста сил, и то иностранной конструкции, сегодня уже устаревшие, уже замененные на Западе более современными моделями. И ни одного своего мотора, созданного русскими конструкторами! Неужели мы, черт возьми, творчески бессильны? Кто доказал, что американцы или немцы умнее, талантливее нас? Нет, с этим Бережков никогда не согласится.

Прошло свыше четырех лет с тех пор, как он смиренным младшим подмастерьем поступил в учение к Шелесту, в Научный институт авиадвигателей. Он уже чувствовал, на что способен сработавшийся коллектив, руководимый таким умницей. Сам он за это время был вышколен, получил теоретическую выучку, стал, без преувеличения, отлично образованным специалистом. Он учился с жадностью, жадно вчитывался в новейшие труды по специальности, жадно всматривался в чертежи. Конечно, чертежи самых новых, самых мощных авиамоторов были коммерческим секретом той или другой иностранной фирмы и не публиковались, но в институт Шелеста теперь часто поступали моторы в натуре, приобретенные в различных странах. Эти моторы изучались на испытательной станции АДВИ. Шелест сам с любовью, с увлечением занимался оснасткой такой станции в новом здании института. Из-за границы по его выбору были выписаны многие мерительные инструменты и приборы. В Управлении Военно-Воздушных Сил он не знал отказа, когда просил об ассигнованиях в золоте для этой цели. Родионов говорил ему: "Вы получите все, Август Иванович, только давайте скорее советский мотор для авиации". Но Шелест не удовлетворился иностранным оборудованием; он давно вынашивал мысли о некоторых собственных приборах, каких не знали за границей. Иногда он брал под руку Бережкова и, прохаживаясь с ним по испытательному залу, выложенному кафельными плитками, ласково заглядывая ему в глаза, делился с ним своими замыслами. Бывало, здесь же, в разговоре, с присущей ему легкостью, с улыбкой, Бережков находил конструкторские решения для какой-либо идеи Шелеста. Конечно, не все мысли поддавались так легко воплощению в некую вещь, в прибор. Кое-что удавалось не сразу, требовало переделок, доводки, упорной работы. Шелест гордился своей станцией. Он утверждал, что она не уступает ни одной подобной установке во всем мире. Для изучения очень мощных двигателей был сооружен стенд на открытом воздухе - при форсировке, когда из мотора выжимается все, что он может дать, в институте из-за сотрясения и гула нельзя было бы работать, если бы мотор ревел в самом здании.