Черное эхо - Майкл Коннелли

– А третье, на что следует обратить внимание? – спросил Бреммер.

– Подними военные послужные списки Медоуза, Франклина и Дельгадо. Это поможет тебе связать все воедино. Они были во Вьетнаме в одно и то же время, в одном и том же подразделении. Вот откуда вся эта история берет начало. Когда будешь на этой стадии, позвони мне – я постараюсь восполнить пробелы.

После этого Босх вдруг как-то сразу устал от всей этой шарады, срежиссированной ФБР и его собственным департаментом. Его все никак не оставляла мысль о мальчике. Перед глазами вновь и вновь возникала картина: Шарки – лежащий на спине в луже крови, с головой, повернутой под этим жутким, противоестественным углом. Они хотят отмести это прочь, отделаться, как от чего-то абсолютно несущественного.

– Есть и четвертое, – сказал он. – Был один паренек…

Когда рассказ о Шарки подошел к концу, Босх завел мотор и отвез Бреммера к его машине, припаркованной на той же дорожке, только подальше. Телерепортеры уже убрались с кладбища, и теперь человек на маленьком бульдозере нагребал землю на могилу Медоуза. Еще один стоял рядом, опершись на лопату, и смотрел.

– Возможно, мне потребуется новая работа после того, как твоя история увидит свет, – обронил Босх, рассеянно наблюдая за могильщиками.

– Ты не будешь в ней фигурировать в качестве источника. К тому же когда я добуду военные досье, они скажут сами за себя. Я сумею исподволь спровоцировать лиц, отвечающих за связи с общественностью, подтвердить часть информации – так чтобы выглядело, будто она целиком исходит от них. А потом, ближе к концу статьи, скажу: детектив Босх отказался от комментариев. Как тебе такое?

– Возможно, мне придется искать новую работу, – повторил Босх.

Собеседник лишь посмотрел на детектива долгим взглядом.

– Ты будешь подходить к могиле?

– Пожалуй. После того, как ты оставишь меня одного.

– Уже ухожу. – Журналист открыл дверь и вылез, затем наклонился и просунул голову обратно. – Спасибо, Гарри. Это получится хороший материал. Головы полетят только так.

Босх посмотрел на журналиста и печально покачал головой:

– Нет, не полетят.

Бреммер неловко повел плечами, не зная, что ответить, и Босх махнул ему, веля уходить. Журналист захлопнул дверь его машины и зашагал к своей. Босх не строил иллюзий насчет Бреммера. Газетчик руководствовался не каким-либо искренним чувством вроде справедливого общественного негодования, и его вдохновляла не роль сторожевого пса общественных идеалов. Единственное, что ему было нужно, – это хороший материал, которого нет больше ни у одного репортера. Бреммер думал о сенсационной газетной публикации и, быть может, о книге, которая подоспеет следом, и о телефильме, и о деньгах, и о популярности, подпитывающей его эго. Именно это служило ему стимулом, а не праведное возмущение, побудившее Босха рассказать ему правду. Босх знал это и принимал. Так уж работал этот механизм.

– Головы никогда не летят, – повторил он самому себе.

Он дождался, пока могильщики закончили свою работу. Через некоторое время вышел и подошел к могиле. Рядом с флажком на мягкой рыжей земле лежал только один маленький букетик. Цветы были от «Ветеранов американских зарубежных войн». Босх взирал на эту картину и не понимал, что должен испытывать. Быть может, какое-то сентиментальное чувство общности или угрызения совести? Он не испытывал ничего. Через некоторое время, оторвав взгляд от могилы, он перевел его на Федерал-билдинг. И двинулся в ту сторону. Он чувствовал себя призраком, восставшим из могилы ради справедливости. А может, просто ради отмщения.

Если Элинор Уиш и удивилась, что кнопку переговорного устройства нажал именно Босх, то не показала этого. Босх козырнул полицейским значком перед носом охранника, и тот кивнул ему в сторону лифта. В праздничный день в приемной не было дежурного, поэтому он нажал кнопку ночного вызова. Дверь открыла сама Элинор. На ней были блеклые джинсы и белая блузка. Пистолет на ремне отсутствовал.

– Я подозревала, что ты придешь, Гарри. Ты был на погребении?

Он кивнул, но не сделал попытки войти в дверь, которую она держала. Некоторое время она смотрела на него, изогнув брови, с тем самым свойственным ей прелестным вопросительным выражением.

– Так ты собираешься входить или будешь стоять здесь целый день?

– Я думал, мы могли бы выйти прогуляться. Поговорить без помех.

– Тогда мне нужно взять свой электронный пропуск, чтобы потом я могла вернуться. – Она двинулась было в глубь помещения, потом остановилась. – Вряд ли ты слышал об этом – информацию не обнародовали, – но бриллианты нашлись.

– Что?

– Да. Следствием установлено, что Рурк был клиентом одного общедоступного муниципального депозитария в Хантингтон-Бич. У него дома нашлись квитанции. Сегодня утром наши получили судебный ордер и открыли сейф – я слышала по громкой связи. Говорят, там сотни бриллиантов. Им придется привлечь оценщика. Мы были правы, Гарри. Ты был прав. Бриллианты. Кроме того, обнаружились и остальные украденные ценности – во втором сейфе. Рурк не стал от них избавляться. Ограбленные владельцы получат свое имущество обратно. Намечается пресс-конференция, но я сомневаюсь, что на ней скажут, кто арендовал эти ячейки.

Он молча кивнул, и она скрылась за дверью. В ожидании Гарри медленно подошел к лифту и нажал кнопку. Когда Элинор вышла, в руке у нее была сумочка. От этого Босх явственно почувствовал, что он без оружия. И тут же устыдился, что хотя бы на миг счел это причиной для беспокойства. Пока ехали вниз, не говорили ни слова, до тех самых пор, пока не вышли из здания и не свернули на боковую улочку, ведущую к Уилширу. Босх все это время взвешивал то, что намеревался сказать, спрашивая себя, меняет ли что-либо в этом свете обнаружение бриллиантов. Похоже, Элинор ждала, пока он заговорит первым, но при этом чувствовала себя неуютно от этого затянувшегося молчания.

– Мне нравится твоя синяя перевязь, – вымолвила она наконец. – Кстати, как ты себя чувствуешь? Я удивилась, что тебя так быстро выпустили.

– Я просто взял и ушел. Чувствую себя прекрасно.

Он остановился, чтобы сунуть в рот сигарету – купил пачку в автомате в вестибюле здания. Одной рукой с помощью зажигалки закурил.

– А знаешь, – сказала она, – сейчас как раз был бы подходящий момент бросить. Начать новую жизнь.

Он проигнорировал это предложение и глубоко затянулся.

– Элинор, расскажи мне о своем брате.

– О моем брате? Я тебе рассказывала.

– Знаю. Хочу послушать еще раз. О том, что с ним произошло и что произошло с тобой, когда ты посетила Мемориал памяти в Вашингтоне. Ты сказала, что этот визит многое переменил в твоей жизни. Почему он так много для тебя значил?

Они были уже на Уилшире. Босх указал рукой на другую сторону улицы, и они, перейдя дорогу, двинулись к кладбищу.

– Я оставил машину там. Я потом отвезу тебя обратно.

– Не люблю кладбищ. Я же тебе говорила.

– А кто любит?

Они вошли в ограду, и шум уличного движения стал тише. Перед ними расстилалось широкое пространство: лужайка, белые камни и флажки.

– Моя история похожа на тысячи других, – сказала она. – Мой брат ушел туда и не вернулся. Вот и все. А потом… ну, понимаешь, мое посещение мемориала… оно наполнило меня множеством разных чувств.

– Гневом?

– Да, и гневом тоже.

– Негодованием? Ощущением поруганности?

– Да, вероятно… Не знаю… Это было что-то очень личное. А в чем дело, Гарри? Какое это имеет отношение к… к чему-либо?

Они шли по гравийной подъездной дорожке, бежавшей вдоль рядов белых надгробий. Босх вел спутницу к копии мемориальной стены.

– Ты сказала, твой отец был профессиональным военным. Ты через него не пыталась выяснить, как погиб твой брат?

– Да, был. Но они с матерью ничего мне тогда не рассказали. Я имею в виду, никаких подробностей. Сначала просто сказали, что он возвращается. А потом, видишь ли, примерно через неделю сообщили, что он погиб. Одним словом, так и не добрался до дома. Гарри, ты заставляешь меня заново переживать… Чего ты добиваешься? Я не понимаю.

– Конечно, понимаешь, Элинор.

Она остановилась и уставилась взглядом в землю. Босх увидел, как бледный цвет ее лица сделался еще бледнее. И в нем появилось выражение неизбежности, свидетельствующее о том, что она сдается. Едва заметное, но оно присутствовало. Как на лицах тех матерей и жен, которых ему доводилось извещать о смерти их близких. И тогда уже не было надобности сообщать им, что у них кто-то умер. Они открывали тебе дверь – и уже знали, что последует дальше. И вот сейчас по лицу Элинор стало видно: она знает, что Босху известна ее тайна. Она подняла глаза и тут же отвела их в сторону. Ее взгляд остановился на сверкающем в лучах солнца черном камне мемориала, у вершины холма.

– Все дело ведь в этой стене, не так ли? Ты привел меня сюда посмотреть на нее?